Художник моего тела - Пэппер Винтерс

Затем медленно, методично наклонился вперед и нажал на спусковой крючок, как будто ничего не произошло.

Взрыв воздуха и поток краски заставили меня вздрогнуть. Мой желудок подпрыгнул, когда он скользнул по крошечному клочку нижнего белья, скрывающему меня, и начал работать над внутренней стороной моих бедер.

Я вся пульсировала.

Я желала, желала, желала, но каким-то образом все же сохранила позу.

Мне потребовалась вся моя сила воли, чтобы не выгнуться, а мой разум наполнился образами языков, облизывающих меня, пробующих на вкус, оставляющих после себя липкое покрытие в виде цвета, который маскировал мой собственный.

В комнате стояла мертвая тишина, пока Гил постепенно покрывал каждый мой дюйм. Он переключил свой метод покрытия с мягкого затенения на полосование меня лентами краски и резкими порывами воздуха.

Это ощущение дразнило меня, делало влажной.

Я прикусила губу.

Я уперлась пальцами ног в гладкую поверхность подиума и крепче прижала руку к груди, давая телу подумать о чем-то еще.

Жужжание компрессора и слабое шипение пневматического пистолета украсили затянувшуюся тишину.

Я могла бы кончить только с помощью аэрографа.

Но потом Гил ушел, перейдя на более приемлемые участки, добавляя последние штрихи.

Я старалась расслабиться, изо всех сил старалась не вздрагивать каждый раз, когда он приближался с новым цветом, и не втягивать воздух, когда касался тех частей меня, которые обычно предназначались только для любовников.

Моя нагота исчезла под облаком смешанных произведений искусства.

— Не двигайся, — пробормотал он, бросая инструменты и снова берясь за тонкую кисть.

Он рисовал каллиграфические линии и выделял части того, что нарисовал, отступая и хмурясь только для того, чтобы вернуться и мучить меня еще одним облизыванием щетины.

Как только он остался доволен моим телом, повернулся к моим волосам и лицу.

Я думала, было сложно заставить его сосредоточиться на моем теле.

Это было ничто по сравнению с тем, как пальцы Гила наклоняли мой подбородок туда-сюда, его зубы сосредоточенно впивались в нижнюю губу, его устойчивый талант превращал мои щеки в искусство, а мои волосы дразнили любым оттенком, который он выбирал.

В какой-то момент Гил стянул мои волосы в тугой пучок, и волна страсти заставила меня дернуться от желания. У него перехватило дыхание; пневматический пистолет дрогнул.

Я покачнулась, когда он взял меня за подбородок, тщательно вытирая краску со лба и бровей.

— Закрой глаза. — Его пальцы впились в мою кожу, будто эта команда подействовала на него так же, как и на меня.

Я повиновалась, благодарная за то, что убрала его из поля зрения, когда он был единственным, что я могла видеть. Мягкость его краски и жар его присутствия увеличились, добавив еще одно измерение к моим проблемам.

Но потом закончилось.

Гил отступил.

Холод вернулся, и пришло одиночество.

Мой первый раз в качестве холста, и он был закончен.

Отбросив кисти, Гил спрыгнул с подиума и уставился на меня с расстояния нескольких футов. Он склонил голову набок, оценивая каждый угол и изгиб, и вовсе не выглядел довольным своим творением.

Из-за меня.

Он не стал спрашивать, удобна ли поза и приемлема ли чужеродность ощущения, покрывающей краски.

Я не была Олин.

Я была только его.

С запахом краски в воздухе и муками голода, крепнущим в моем животе, Гилберт вернулся, добавил брызги страз на мою бедренную кость и лоб, затем возвышался надо мной, чтобы нарисовать область моего плеча клеем, прежде чем нанести бирюзовый и черный блеск на мою ключицу.

Гил ловко спрыгнул с платформы и подпер подбородок испачканными краской руками. На этот раз он не просто наклонил голову, он пригвоздил меня к подиуму своим оценочным взглядом. Его глаза никогда не были спокойными, оценивающими, обдумывающими.