У Червленого яра - Татьяна Луковская

«Эх, что она сейчас делает, в избе спит или все ж в погреб залезла, как велел? А ежели кто набредет да увидит, пусть и не те, дружинные, а свои, местные, ведь обидеть могут. Нет, свои не решатся, знают, любому кишки выпущу, а вот залетные, мало ли сейчас народу по лесам бродит, дело к осени — ловчих много. Зря я ее с собой не взял, вряд ли гоньба[1] до сих пор на Савале сидит, уже давно двинули дальше. А Усладу в повой можно было обрядить да за молодуху свою выдать, мол, с Хопра привел. Чего ж такого? Что я ожениться не могу? Может, вернуться?»

Но поворотить тяжелый плот уж было нельзя, оставалось только плыть все дальше и дальше…

— Эй, добрая хозяйка, принимай гостя! — громко окликнул Миронег.

Старая Лещиха, перебиравшая под навесом крупу, вскинула голову, сощурилась, рассматривая вошедшего, и радостно всплеснула руками:

— Мироша! Мироша, соколик наш, залетел бабку проведать, — запричитала она, тяжело поднимаясь.

Миронег поспешил хрупкой старушке на подмогу, подал клюку, попытался повести, поддерживая под локоть.

— И сама могу пока, — со смехом отпихнула его руку хозяйка. — Эй, Купава, ставь пироги, Мироша наш пожаловал.

Грузная тетка Купава, выскочила на порог, охая и ахая, бесцеремонно сволокла в охапку Миронега большими рукам, расцеловывая в обе щеки:

— Наконец-то, добрый молодец, и про нас вспомнил.

— И не забывал.

Миронег начал выкладывать из большой корзины гостинцы: горшки с медом, солонину, вяленную рыбку.

— Ой, балуешь нас, Мироша, — скрюченными пальцами распечатала крынку с медом Лещиха, понюхала, тыкаясь маленьким острым носом, макнула хлебную корку, подняла янтарную каплю на свет. — Хорош, как у братца был, не хуже, — вздохнула она, отставляя подарок.

— Да нет, пока не дотягиваю, — скромно отозвался Миронег, но похвала была приятной.

Обед Купава расстаралась, приготовила на славу — пироги с творогом, язык проглотишь, кисель наваристый, да чарочку хмельную поближе пододвинула к дорогому гостю.

— Какие вести у вас там? — подсели по обе руки от Миронега обе женщины.

— Да какие у нас там вести, — отмахнулся он, пережевывая. — Все по-старому. Погреб расширил, в бане бревна прогнившие поменял, а за ягодами подался, пока собирал, дощаник умыкнули.

— Не нашел? — всполошилась Лещиха.

Миронег отрицательно покачал головой.

— Вот ведь людишки пошли, — в сердцах хлопнула ладонью по столу Купава, — до чужого жадные.

— И как руки на чужое добро не отсохли, — поддакнула старушка. — Бери Мироша, еще пирожок, отощал. Женки-то нету, кормить, — сокрушенно покачала она головой.

— А вот у Горяты дочка на выданье, — повела Купава привычный разговор.

— А у вас какие вести? — перебил Миронег.

— Ох, Мироша, нешто тебе не хочется сыночка своего на руках подержать? — не собирались отставать женщины.

— У Радяты вон женка есть, да пятая девка уж в колыбели кричит, — фыркнул Миронег. — Мне тут Елица заказов назадавала, — небрежно произнес он, но почувствовал, что шея загорелась от румянца, — купи, говорит, к зиме: душегрею, на лисьем меху, повой новый, убрус шерстяной, валенки, рукавички, и еще поневу бы новую и рубах пару. Не ведаете, у кого бы поспрошать?

— А к чему это все Елице? — удивленно приподняла брови Купава. — Нешто она сама безрукая?

— Радята, он, конечно, не ловчий, — задумчиво проговорила и Лещиха, — но ты-то им лис десятками по осени носишь, чего ж она душегрею сточать себе не может?

Мирона подперли к стенке, надо как-то выкручиваться. Сам виноват, надо было не у своих, а у баб на торгу спросить.

— Так, это Елица гостинец собрать на Хопер хочет, родне там какой-то. У вас-то ладнее мастерицы делают. Прихвастнуть, что сама, дескать, сделала, должно, желает. Я не ведаю, сказали — прикупи, мне-то какое дело.

— Да уж, наши-то додельницы, — горделиво вскинула голову Купава. — Найдем, чего ж не сыскать.