Солсбери не давит на меня, а жаль. Он просто молчит. Не торопит и не требует дать ответ. Ответственность придётся брать на себя. Доктор не заберет её, попытавшись облегчить моё состояние.

«С одной стороны, я испорчу жизнь ни в чем не виноватым людям, которые приняли меня в свою исследовательскую семью. Разобью их привычный уклад. Стану проклятием за уделенную доброту».

Поджимаю губы, сжимаю ладонь в кулак.

«С другой стороны, могу спасти возможных будущих жертв? Предостеречь людей от чудовища, показать его истинное лицо. Возьму на себя ответственность, скажу правду, по-настоящему повзрослею?»

У каждого решения есть последствия.

— Никто не знает, — вдруг подает голос доктор, смотря сквозь меня, — как будет правильно. Социальные конструкты давят и часто работают во вред. Людям следовало бы действовать, исходя из личных мыслей, ощущений и побуждений. Многие бы были здоровее, поступая с собой бережно, относясь к чужим границам уважительно. Не так, как учили в школе и детских песенках, манипулятивных статьях и токсичных фильмах. Внимательно, не убеждая в правильности чужих суждений. Свободно, не подменяя понятий. Деликатно, не разрушая другую сформированную личность.

Он замолчал, словно никогда ничего не говорил. Его слова не нуждались в ответе. Квартира погрузилась в тишину, как будто здесь никого и нет. По крыше тихо забарабанил дождь. Солсбери продолжал смотреть перед собой, но не на меня. Думал о своём, личном и далёком.

За каждым решением стоит человек.

— Доктор, — вдруг тихо говорю я, сама от себя того не ожидая, — о чём Вы молчите?

Уголки его губ приподнимаются в слабом подобии улыбки. Опускает ладони на стол и смотрит на пальцы.

«Рассуждает стоит ли со мной разговаривать?»

— Я знаю, — голос твёрдый, уверенный, хотя поднять глаза на него не решаюсь, — нам не положено. Однако, правила уже нарушены. Вы не должны были ехать за мной и спасать.

— Мисс Магуайр, — слышу уже довольную улыбку, — в первую очередь, я — врач. Ваше спасение — почти обязанность. Вы были в опасности, я об этом узнал, чуть вмешался. Бесспорно, нарушил этический кодекс психотерапевта, но при этом сохранил безопасность моего пациента.

— Вы можете побыть человеком на час? Не терапевтом, врачом, а обыкновенным знакомым. Обещаю, — встречаюсь с его заинтересованным взглядом, стараюсь спокойно продолжить, — я навсегда забуду об этом, как только Вы покинете стены моей квартиры. Мы никогда не заговорим об этом снова.

Он пристально смотрит на меня. Взгляд тяжелый, испытывающий. Пытаюсь не дать слабину, не отвернуться: сильное желание спрятаться, но я не хочу проиграть.

Солсбери медленно наклоняется ближе, хищно прищуривая глаза. Удерживает позицию. Чувствую напряжение, не показываю его. Стараюсь не сглатывать.

— Не зарекайтесь, — откидывается назад и тепло улыбается, — я бы не отказался от ещё одной чашки чая.

Полтора года назад.

Мы сидим в неприятном кабинете с ярким холодным светом, бьющим по глазам. Жёсткие черные стулья, грубый деревянный стол, шариковые ручки на цепочках. Пустой взгляд женщины, сидящей на тёмно-коричневом кресле с мягкой обивкой — её место единственное удобное здесь. Лицо с бесконечной усталостью и неприязнью.

Микеланджело.

Идеально выглаженная серая рубашка, тёмно-зелёные струящиеся брюки, идеально выбритое лицо, мягкие золотистые кудри — мог ли он явиться на подачу заявления на развод не в идеальном амплуа?

И я.

Под глазами тёмные синяки. Лицо заплывшее, отёчное. Жирные комки туши на ресницах. Волосы немытые, замаскированная сухим шампунем грязь. Тёмно-оранжевый джемпер, джинсы с потертостями, высокие ботинки на шнуровке.

Он старается на меня не смотреть. Закусывает губы изнутри и осторожно ставит подпись. Не снял кольцо с руки. Почему? Тихо выдыхает. Отодвигает от себя листок.