Только не мы - Игорь Толич

Всю дорогу я не могла на него смотреть и радовалась, что Тони не пытается разговорить меня. Мы добрались в полной тишине, даже музыка не играла, и, несмотря на середину дня, мобильник его почему-то молчал. Наверное, Тони выключил аппарат.

Мы оставили машину во дворе, поднялись в квартиру.

Я не приглашала Тони. Но ему не требовалось приглашение, потому что я и так ждала его каждый день, и вот дождалась.

Мы целовались долго-долго. И сколько бы я прежде ни злилась, сколько бы слёз ни пролила, ненавидя, презирая нас обоих даже за один-единственный факт встречи, вся моя тяжесть, вся чернота и стыд улетучивались, как только Тони прикоснулся к моим губам.

Витая во флёре табака и духов, в жадном скольжении ласк, в безумстве кожи, зацелованной пальцами, мы вновь принадлежали друг другу целиком, безраздельно. Я будто бы всё знала про Тони, а он будто бы знал всё про меня: как притронуться, где оставить новый поцелуй — нежно или дерзко, быстро или медленно. Мы читали друг друга по нотам, написанным прозрачными чернилами на наших телах. А голоса наши, почти утратившие способность звучать словами, сливались в шёпотах, стонах, вскриках, и порой не хватало кислорода, чтобы вновь расправить лёгкие, вновь надышаться минутами единения и вновь суметь назвать друг друга по именам.

Тони остановился, замер, выдыхая ртом горячий воздух, обжигавший мой живот.

Мы лежали поперёк кровати, до сих пор мокрые, липкие от пота, и дрожали, понимая, что всё закончилось. И время никогда уже не помчится вспять, не сделает нас незнакомыми, чужими, беспристрастными. Отныне мне суждено всегда помнить о нашем грехопадении, помнить о горьком послевкусии подлинного неистовства. Помнить о том, насколько хорошо бывает с тем, кто тебе не принадлежит, и насколько плохо просыпаться после самого лучшего сна в твоей жизни.

Я заплакала.

Тони подполз ко мне, обнял. А я заплакала ещё горше. Я оплакивала глупую себя, глупых нас, этот глупый мир, полный несправедливости. Содрогаясь от слёз, я больше не сдерживалась. Я выла, разрывая связки, калеча свою гордость, уничтожая красоту, которую теперь было совсем не жаль. Тони обнимал меня, обнимал, обнимал.

Он шептал:

— Лиз, пожалуйста… Не плачь… Лиз… Пожалуйста…

Но я не могла остановиться, зная, что Тони сейчас уйдёт. Он встанет, оденется и уйдёт к другой женщине, которая приготовит ему ужин и спросит, как прошёл день, а потом ляжет с ним в одну постель.

И Тони вскоре действительно ушёл.

Он возвращался. Неоднократно. Часто или с перерывами. Иногда в выходные, иногда по вечерам. Иногда приезжал прямо посреди дня, и я вскакивала из-за ноутбука, бежала к двери. Иногда Тони оставался на ночь, а я блаженно засыпала рядом, обняв его, но затем просыпалась много-много раз, чтобы удостовериться, что он всё ещё здесь, со мной. Такие ночи становились истинным счастьем. Однако вслед за ними приходили самые страшные, безжалостные дни — дни ожидания.

Тони много ездил в командировки, которые могли затянуться на несколько дней или даже на целую неделю. Это значило, что после он сразу приедет ко мне — прямиком из аэропорта, с вокзала он брал такси и писал: «Буду через час». И уже через час мы сидели вдвоём при свечах, пили виски, слушали джаз. Я ела подаренные конфеты — Тони всегда привозил мне конфеты, куда бы ни отправлялся. Он знал, что я обожаю шоколад. И не потому что я ему сказала об этом, нет. Тони сам был наблюдателен.

А я… Я просто боготворила его. В Библии сказано: «Не сотвори себе кумира». Однако, согрешив множество раз, я уже потеряла счёт своим грехам и в конце концов устала грызть себя. Так пусть же моя неправедная вера хотя бы изредка радует меня. И неважно, что золотой телец однажды подвергнется уничтожению, а поклонявшиеся ему грешники попадут в ад. Без Тони для меня не существовало рая, а с ним рай становился ближе, чем весь остальной мир.