Оливия без колебаний вскидывает руку вверх и щипает меня за первый кусочек моего тела, до которого она может дотянуться своими грязными маленькими пальчиками. Этим кусочком оказывается мой сосок.

— Ай, хулиганка, — я закрываю ладонью свой пострадавший сосок. Оливия ни капли не сожалеет, поэтому очень скоро я нападаю на нее, щекочу ее, пока она визжит от смеха, который переходит в хрип. Она извивается на моих коленях и умоляет меня остановиться, слезы вот-вот потекут по ее щекам. Я держу ее запястья над головой и опускаю свое лицо, пока кончики наших носов не соприкасаются.

— Никаких щипаний, — шепчу я.

Я успею лишь подумать, что хочу сделать это, как она наклоняет свой подбородок и соприкасается с моими губами. Едва. Только прикасается. Но этого достаточно, чтобы по позвоночнику пробежали мурашки от возбуждения, и я вспоминаю, как сильно мне нравится её целовать. Как она отличается от всех остальных женщин, которые были до.

Я притягиваю ее к себе, наблюдая, как одеяло сползает к ее ногам, когда она поправляет платье на бедрах и дрожит. Я беру ее за руку и веду ее в спальню, закрывая за нами дверь лоджии.

— Представь, что это вечер с подругой. Мы посмотрим фильм, и ты можешь уснуть в моей кровати. Я лягу на другую.

Я тяну ее к кровати с балдахином, наслаждаясь тем, как она шаркает ногами, идя за мной, делает вид, что ей все равно.

— Давай, Олли, — я похлопываю по матрасу. — Попробуй.

Ее широко раскрытые глаза прыгают между мной и кроватью. Я тянусь к ней и прижимаю ее ладони к матрасу, накрываю ее руки своими.

Мои губы касаются ее уха.

— Это «Гипнос». Опра спит на таком.

Где-то глубоко в ее горле раздается стон, который я надеюсь однажды услышать, когда мы будем кувыркаться вместе. Желательно, голые и в этой самой кровати. Она смотрит на меня, облизывает губы, и прикусывает нижнюю.

— Но… у меня нет… пижамы, — сомневается она. — И зубной щетки.

— Я принесу и то, и другое, — говорю я с улыбкой, наблюдая за тем, как ее пальцы перебирают мягкое постельное белье, как ее грудь опускается на матрас, когда моя рука нежно проводит по ее пояснице. — Утром я приготовлю тебе завтрак, и, возможно, мы сможем… еще… поговорить.

Она приподнимается и упирается в матрас коленями.

— Что ты мне приготовишь?

— Вафли. Французские тосты. Бекон. Яйца. Я приготовлю тебе индейку, если захочешь, только ложись в эту чертову кровать.

Оливия корчится от смеха, сжимая одеяло. Я хватаю ее за бедра и бросаю на кровать. Она с криком и хихиканьем переворачивается, ложится на спину и устраивается посреди кровати.

— О, да, — стонет она. О, нет. Мой бедный член. Он буквально скачет за молнией моих джинсов, ведь она стонет на моей кровати. Раскинув руки, она протягивает: — Это потря-я-я-ясающе.

Конечно потрясающе. Этот матрас вышел мне в пятнадцать тысяч, включая налоги. Вы не ослышались. Пятнадцать гребаных штук за матрас, но он стоит каждого потраченного цента.

Руки в кармане, я наблюдаю за ней с улыбкой, запоминая ее, пока она катается по нему. Ее не беспокоит ни то, что дергается дверная ручка, ни то, что Кара зовет ее.

— Ливви? — Кара сильно стучит пять раз подряд, затем два раза послабее. — Ты там, детка?

— Ага.

— Ага? Ну, выходи оттуда. Мы едем домой.

Оливия садится и смотрит на дверь. Она поворачивается на меня, будто не знает, что, черт возьми, делать, словно хочет, чтобы я принял решение за нее. Очевидно, что я не могу этого сделать. Если бы это был мой выбор, я бы продержал ее здесь все каникулы. Все это время мы были бы голыми, пробовали некоторые гимнастические упражнения.

Я вздохнул, провел рукой по волосам, пытаясь избавиться от этих мыслей.

— Если ты не хочешь оставаться, все в порядке.

Ее губы раскрываются, голова наклоняется в сторону, изучая меня.

— Вообще-то я… — уголок ее рта приподнимается. — остаюсь.