— Закрой двери, — бормочу я одному из охранников, топчущемуся позади меня. — Это дерьмо скоро станет еще громче.

Подойдя, я встаю перед ним, чтобы он в полной мере мог насладиться убийственным взглядом Сантьяго. Мне нравится встречаться взглядом со своими жертвами, прежде чем совершить убийство. Он вот-вот потеряет сознание от страха, и от него исходит отвратительное зловоние, когда он теряет контроль над своим кишечником.

Я делаю шаг назад и тихо фыркаю от отвращения. Его белая рубашка забрызгана кровью. Его черные брюки порваны. Он потерял свои дорогие туфли, галстук-бабочку и смокинг где-то между этим местом и Майами.

Позади меня кто-то хрипло прочищает горло.

— Сеньор Сантьяго?

— Что такое? — я не утруждаю себя тем, чтобы обернуться.

— Виктор Михайлов, сеньор. Я работаю на Петрова.

Это заставляет меня немного повернуть голову в его сторону. То, что я вижу, привело бы в ужас большинство людей, но я не такой, как большинство людей. Этот парень почти такого же роста, как я, с короткой стрижкой, пустым взглядом и таким же злобным выражением лица. Однако на этом лице читается почтение, и немалая доля уважения. Может, он и Братва, но этот человек знает о моей репутации. Я гребаная знаменитость в России. Они назвали чертов алкоголь в мою честь.

— Добро пожаловать на мой остров, мистер Михайлов, — говорю я, плавно переходя на русский. — Надеюсь, ваше путешествие было приятным?

— Дважды ощущалась турбулентность, как до, так и после взлета. Ничего такого, чего не смог бы исправить укол эпинефрина.

Я киваю, сразу все понимая. У Иванова случился сердечный приступ во время допроса и еще раз во время полета. Мне лучше поторопиться, иначе его смерть не будет на моей совести или ее отсутствии.

— Петров рассказал мне о том, что вы уже узнали, — говорю я, протягивая руку для самого короткого и холодного из рукопожатий. — Мы знаем о масштабах его роли в США и Восточной Европе. Мы также знаем об утечке информации внутри властей США, начиная с ФБР и заканчивая береговой охраной и в некоторой степени УБН. Вот почему «товару» было позволено так свободно поступать из Мексики и пересекать границы США, а также во Флориду. Чего у нас нет, так это имен этих фасилитаторов[4] … Я прав?

— Да, прав.

Я поворачиваюсь обратно к нашему заключенному, который представляет собой трясущуюся массу мочи и дерьма.

— Зубы все еще при нем, — замечаю я, снова переходя на английский. — Что, черт возьми, ты делал с ним в течение двух дней? Обменивался советами по макияжу?

Вспышка ярости пробегает по лицу Виктора.

— При всем моем уважении, сеньор Сантьяго, у нас есть свои методы…

— Но они не увенчались успехом, не так ли?

Слева от меня раздается шум, едва слышный из-за плача Иванова. Я поворачиваюсь и ловлю взгляд Рика. Он уже наслаждается шоу. В этой комнате чертовски много враждебности, и не вся она направлена на Иванова. У Рика проблемы со всей братвой. Виктор не принадлежит к той же группе, которая посягает на его территорию на Восточном побережье, но эти люди жадные. Они причиняют ему бесконечную головную боль с тех пор, как он заведует моей бывшей империей. Если повезет, моя позиция по отношению к нему сегодня послужит четким сигналом России.

Я насмехаюсь над этим человеком не просто для развлечения Рика. У вас должны быть стальные яйца, чтобы вести эту игру. Виктор не посмел бы ответить тем же, и мы оба это знаем.

— Ну что, начнем? — говорю я, вопросительно поднимая бровь. Он страдает. Два гребаных огненных шара ярости направлены на меня.

— Он весь ваш, — отвечает он, склоняя голову. Снова это почтение. Ты не можешь купить это. Это нужно заслужить.

— Джозеп. Мой нож.

Я беру запасной стул из угла и ставлю его в паре метров перед Ивановым. Заняв свое место, я откидываюсь назад и скрещиваю ноги в лодыжках, как человек, обладающий терпением. Будто все время мира принадлежит мне.