Сердца небес - Кэтрин Вилтчер

— Сеньор, — выдыхает Габриэла, а затем замирает, увидев заряженный пистолет в моей руке. — Уходи! Уходи! — кричит она своему маленькому сыну Мануэлю, который сидит за столом и читает книгу. Я смотрю, как он пробегает мимо меня, словно сам дьявол гонится за ним по пятам.

Так и есть.

— Передай ребенка мне, Габриэла.

Она качает головой, глядя на меня, и дрожа с головы до ног.

— Я не могу позволить вам сделать это, сеньор. Ребенок невинен. Это не то, чего хотела бы для вас ваша мать. Она бы перевернулась в своей могиле.

— У нее нет могилы, — усмехаюсь я, подходя на шаг ближе. — Мой отец не позволил этого, помнишь? Ты была добра ко мне все эти годы, Габриэла, но я без колебаний пристрелю тебя и твоего мальчика, если понадобится, — я поднимаю пистолет, чтобы показать ей, что говорю серьезно.

— Просто посмотрите на нее, — умоляет она меня. В то же время ребенок начинает хныкать. Она чувствует, что я в комнате. Я смерть под иным именем.

— О, я так и сделаю, — мягко говорю. — Я всегда смотрю своим жертвам в глаза… Мой отец научил меня этому.

Габриэла начинает плакать, но это слезы не по этому ребенку. Это слезы по моей бедной покойной матери и ее любимому сыну ― мальчику, которого я убил два года назад.

Она кладет ребенка в картонную коробку на стол. Ее руки дрожат так сильно, что она чуть не роняет сверток.

«Каким ужасным бременем, должно быть, является сострадание, ― лениво думаю я. ― Может быть, мне стоит сэкономить на пулях и вместо этого задушить ребенка?»

Оттолкнув ее с дороги, я хватаю старое синее кухонное полотенце, висящее над старой плитой. Тем временем ребенок перестает издавать этот раздражающий звук, но жребий уже брошен.

— Сеньор Данте… ради любви к богу. Ради любви к вашей матери!

— К черту мою мать, — резко говорю я, хватая материал и поднимая руку.

Ребенок моргает, глядя на меня.

Шок от узнавания.

Моя.

Мгновение длится секунду, но этого достаточно, чтобы весь мой мир резко пошатнулся; ось вращается во всех чертовых направлениях. Я смотрю на эту малышку, все еще держа в руке гребаное кухонное полотенце, но я знаю, просто знаю, что она — та цепная реакция, которую я искал. Она — острое лезвие, рассекающее пелену тьмы. Чувство вины придет, но прямо сейчас сквозь него льется только ослепительный белый свет.

— Возьми ее, — грубо говорю я, отшатываясь назад и швыряя кухонное полотенце на пол. Тысяча решений, принятых в мгновение ока. — А теперь со своим мальчиком беги как можно дальше от этого места. Вот мой телефон, — я швыряю в нее свой сотовый, и он подпрыгивает по деревянному столу. — Это все наличные, которые у меня есть с собой, — я кладу пачку грязных банкнот на стол. — Я позвоню позже, чтобы договориться о дополнительной оплате. План… Просто уходи. Возьми мою машину, — далее следуют ключи. ― Они не должны знать о ней, Габриэла. Никто не должен.

Эти темные глаза. Эта нежная розовая кожа. Я не могу позволить ему уничтожить ее так же, как он поступил со мной.

Габриэла сразу все понимает. Между нами пробегает дрожь доверия. Она была горничной у моего отца больше десяти лет. Она знает, что с ней случится. Хватает телефон, деньги и ключи и, прижимая ребенка к себе, выбегает во двор, зовя Мануэля.

Нетвердыми ногами я поднимаюсь по лестнице туда, где Фелипе ожидает своей участи. Я не могу изменить этого сейчас. Он единственный человек, который знает о существовании моей дочери. Я не стану рисковать милосердием ради пьяного откровения. Мой секрет слишком ценен.

Покончив с ним, я возвращаюсь на улицу. Несколько моих людей стоят, прислонившись к стене сарая и болтая о всякой ерунде между собой.

— Карлос, дай мне ключи от своей машины.

Он сразу же бросает их мне.

— Куда вы собрались, jefe? Где Фелипе?

— Наверху, с чертовой дырой в голове. Иди, приберись.