Я поднял конверт с письмом от моего отца. Ее брови нахмурились, когда она снова поправила пакеты с покупками в руках.

— Что такое… — я увидел, когда к ней пришло понимание. — О, я поняла. — Она слегка пожала плечами, направляясь к своей двери. Но я также заметил, что ее лицо внезапно немного побледнело под густым макияжем.

Она щелкнула замком, заходя внутрь, и я последовал за ней.

— Ты скрывала это от меня.

Я вел машину, даже не задумываясь о том, что скажу ей, во мне бушевало так много мыслей и эмоций, что у меня не осталось места для каких-либо планов. Я только хотел знать почему.

Она бросила сумки на диван и развернулась лицом ко мне. К ней вернулось самообладание. Это заняло всего мгновение.

— Это не принесло бы тебе никакой пользы, Трэвис. Это только насыпало бы соли на рану. Тебе было семь лет. Позже я вообще забыла о его существовании.

Я покачал головой, не веря, что кто-то может быть настолько невероятно, слепо поглощен собой.

— Это значило бы для меня все, — мне было трудно дышать. — Ты скрывала это от меня не потому, что думала, что я был слишком мал, чтобы понять. И ты не забыла об этом. Ты хотела, чтобы я испытывал к нему ту же горечь, что и ты, потому что это сработало для тебя. Он бросил тебя. Он не мог вынести твоей лжи и манипуляций. Но он не бросил меня. Он никогда не бросал меня. И всю свою жизнь… всю свою жизнь, я нес горе, которое пришло от мысли, что он это сделал.

Она теребила свои браслеты, на ее щеках выступили два цветных пятна, а глаза сузились. Это был гнев. И я предположил, что ее гнев был щитом, но он также метал и кинжалы. Он предназначался для защиты… и для нанесения ран.

Что с тобой случилось? — хотел спросить я. Но это не имело значения. Она никогда не собиралась меняться. У нее были возможности стать лучше, но она никогда ими не пользовалась.

— Он даже не хотел тебя! — ее слова вырвались наружу. — Ты бы видел его лицо, когда я сказала ему, что беременна! Это было так, как будто кто-то ударил его прямо в живот.

— Потому что ты обманом втянула его в это! — закричал я и получил удовлетворение, увидев, как она вздрогнула. Я знал, каково это — быть привязанным к этой женщине, поэтому мне не нужно было гадать, что он чувствовал. Он тоже совершал ошибки, но он пытался поступить благородно. И я не собирался позволять моей эгоистичной матери убедить меня, что, хотя я был незапланированным ребенком, он не любил меня. Мое сердце подсказывало мне другое. Я почувствовал его любовь. И вера в то, что он любил меня, а потом все равно ушел, создала внутри глубокую яму опустошения, которую я носил с детства. Но больше не собирался это выносить. Я сделал глубокий, очищающий вдох, выпуская гнев, негодование. Я также не собирался цепляться за это и рисковать превратиться в нее.

— Я сжег те документы, которые ты мне дала, — сказал я.

Кроме земельного.

Но я не собирался ей этого говорить.

Ее глаза расширились, губы изогнулись.

— Ты сделал что? Боже мой! Я думала, что могу доверять тебе, отдав оригиналы! Ты знаешь, что потерял? Ты вообще понимаешь?

— Нет, это ты потеряла, мама. — Я обнял ее в последний раз. — Если бы ты вообще любила меня, ты бы дала мне это письмо, — сказал я, снова поднимая его. — Ты так не хотела прекращать попытки контролировать все и вся, что проиграла. Ты потеряла все. Включая меня.

А потом я повернулся и пошел прочь.

Когда дорога обратно в Пелион — обратно домой — простиралась передо мной, ее слова отдавались эхом.

«Я думала, что могу доверять тебе».

Ты не можешь. Но, может быть, я наконец смогу начать доверять себе.

* * *

Я сделал еще несколько коротких остановок, в частности, одну в пожарной части, где мне нужно было кое-что объяснить и попросить об одолжении, а затем направился домой.