Тщеславие - Виктория Лебедева (2002)

— Ну что ж, как говорится, надо так надо… — насмешливо отозвался Слава. Кажется, он ничего не заметил. Я вскочила в вагон и даже успела занять местечко у самого окна. Слава стоял на платформе и радостно махал мне свернутой программкой.

Я махнула ему в ответ, электричка тронулась, и его странная фигура неспешно поехала в сторону.

Глава 13

Быстро темнело. Плыли деревья и столбы, плыли унылые придорожные коробушки жилых домов и предприятий, и черные, уже едва видные в сумерках провода взлетали вверх-вниз; поздравляю, Надежда Александровна, ты снова все испортила… Да что с тобой, в самом деле? Ты ведь который год уже ждешь, и ждешь только его, и этого чертова подходящего момента, что тебе за дело до какого-то там мальчишки, до глупого пиджака цвета плесени, это тебя не касается… Но этот запах, отчего этот запах, ведь раньше ты его не замечала. Или замечала? Или не хотела заметить?

Стоп, не думать об этом, забыть, иначе меня сейчас укачает, я не должна об этом думать.

— Д-девушка, ар-рбуз б-будете?

— Что?

— Й-я сс-прашиваю, ар-рбуз б-будете? — Пожилой пе-тушинский алконавт почтительно склонился ко мне и неуверенным пьяным жестом разломил кривоватую половинку арбуза о мелом запачканное колено.

— Нет, спасибо, — отозвалась я машинально.

— А-а пп-портвейн? — Неугомонный сосед вытянул откуда-то из-за пазухи дорожный стаканчик и с шиком тряхнул его за донышко, стаканчик разложился, брызнув в стороны непросохшими бурыми опитками. Дядечка с шумом завозился другой рукой в завалившемся набок полиэтиленовом пакете.

— Нет, спасибо. — Я полезла в сумку за спасительной книгой и сделала вид, что погрузилась в чтение. Мой сосед обиженно сощурился, изобразил в мою сторону один из международных жестов и, подумав секунду, присовокупил к нему непечатное ругательство. Потом вытащил-таки свою початую бутылку, налил стаканчик до краев и опрокинул содержимое в малозубый провал своего рта, портвейн потек по подбородку, по шее, за ворот несвежей голубой рубахи.

Оставалось дочитать всего страницу, одну-единственную, и я опустила глаза на первую строку верхнего абзаца, и: «Жарило солнце, перед глазами плавали красные пятна, дрожал воздух на дне карьера…». Что происходит со мной, что случилось, я ничего не понимаю, я отказываюсь что-либо понимать, ведь он мне необходим, я знаю абсолютно точно, что он уже давно необходим мне, он мое все, вокруг, кроме него, никого не осталось, я всех давно уже забыла и забросила. Стоп, нет, я не хочу об этом думать… «Жарило солнце, перед глазами плавали красные пятна, дрожал воздух на дне… Жарило солнце, перед глазами плавали красные пятна, дрожал воздух на дне…» И все-таки почему? Ну почему? «…дрожал воздух на дне карьера…» А алкоголик уже рассказывает соседу справа о том, что жена его стерва и вообще сука, и говорит о язве желудка, нет, не могу читать, и сердце начинает глупо и бешено скакать где-то под самым горлом… Как нелепо…

Так вот, значит, что принято обозначать словосочетанием «платоническая любовь», когда не целуются и вместе не спят. Какая же я все-таки дура… Ну, признавайся, Надежда Александровна, ты ведь никогда даже в страшном сне не представляла, что когда-нибудь тебе придется… А ведь знала, в глубине души всегда знала, что ни под каким предлогом не сможешь даже прикоснуться к нему, не то что… Ведь если закрыть глаза и все-таки попытаться представить, всего лишь представить, то будет ком в горле и сойдутся в одно пестрое пятно его нелепые одежды, и громкий восторженный голос, и вечно грязный длинный ноготь на левом мизинце (в ухе он им ковыряется, что ли?), и его неловкая фигура, а поверх всего — этот запах, несильный, но вот оно, отвращение, уже возвращается, поберегись, нельзя думать об этом, впереди еще полдороги. «Жарило солнце, перед глазами плавали…»