Язычники - Шеридан Энн

— Он не одобрял ее как жену, не думал, что она достаточно сильна, чтобы быть достойной фамилии ДеАнджелис… и ребенка, — говорит он срывающимся голосом. — Я никогда не хотел ребенка, никогда не думал, что в моем будущем будет ребенок. Мы с братьями заключили соглашение в детстве. Фамилия ДеАнджелис должна была закончиться на нас, но у этого ребенка были другие планы. Это удивило меня до чертиков и открыло мне глаза. Я прошел путь от того, что никогда не хотел ребенка, до того, что жил и дышал только ради этого будущего ребенка. Я собирался уничтожить своего отца только для того, чтобы у этого ребенка было детство, которого у меня никогда не было. Я не мог позволить тому, что случилось со мной и моими братьями, стать его будущим.

— Появление моего отца в ту ночь было худшим, что могло с нами случиться. Он не знал о беременности Фелисити, и план состоял в том, что он никогда не узнает, — говорит он, его темные глаза на мгновение вспыхивают в моих, прежде чем он снова опускает сжатые кулаки. — Мы собирались прятать этого ребенка до того дня, когда сердце моего отца перестанет биться, но, когда он появился и увидел эту крошечную округлость ее живота, он не смог этого вынести.

Роман делает паузу, воспоминания слишком сильны, и именно тогда я замечаю, что Леви и Маркус замолчали. Я оглядываюсь на них и вижу, что они погружены в свои мысли, спокойно слушая рассказ Романа о прошлом, в то время как навязчивые воспоминания проникают в них, как яд в их вены.

По моему лицу скатывается слеза, и я судорожно вздыхаю, чувствуя пальцы Романа на своей щеке.

— Не плачь, Шейн. Уже пролито достаточно слез.

Я с трудом сглатываю и отстраняюсь, вытирая руками лицо и вытирая глаза.

— Он убил ее прямо здесь, у вас на глазах, не так ли?

Роман кивает.

— Он дал мне выбор. Я мог бы либо спасти ее жизнь и жизнь моего ребенка, либо спасти свою собственную, и тебе лучше, черт возьми, поверить, что я сдался быстрее, чем ты могла себе представить. Ничто не могло лишить моего ребенка жизни, и я знал, что мои братья пошли бы до конца. Они воспитали бы моего сына так же, как это сделал бы я. Поэтому мой отец приказал надеть на нас шоковые ошейники, затем встал у меня за спиной и вытащил самый острый кинжал, который у него был.

Роман останавливается, его пальцы нежно касаются красного шрама, который тянется от верхней части брови, через веко и вниз к верхней части скулы.

— Я был готов умереть, но мой отец не оценил, насколько быстро я был готов пожертвовать своей жизнью ради них. Я был его солдатом, — говорит он, подражая тону своего отца. — Он вложил в меня слишком много времени и усилий, а все, что я сделал, это доказал ему, каким слабым я стал. Любить — значит быть слабым. Он бы не стал тратить мое мастерство и свою преданность делу на что-то подобное, на что-то настолько тривиальное. Так что в наказание я получил этот шрам, а она получила пулю прямо в грудь.

Из меня вырывается громкий вздох, и я в ужасе смотрю на него, мои глаза расширяются, а грудь сжимается, когда боль разрывает меня на части.

— Нет, — выдыхаю я, слезы текут по моему лицу. Не раздумывая, я бросаюсь к Роману, широко раскидывая руки, прежде чем обнять его. Моя задница падает к нему на колени, когда я утыкаюсь лицом в изгиб его шеи. — Мне так жаль, — бормочу я, мои слезы пачкают его футболку. — Я понятия не имела, что все так плохо. Мне не следовало поднимать эту тему.

С другого конца комнаты доносится тихое:

— Я предупреждал тебя, — и, если бы я не была так занята, держа Романа так, словно он был моим единственным спасением, я бы отмахнулась от Маркуса.

Роман напрягается подо мной и после короткой паузы расслабляется, его руки обвиваются вокруг моего тела, крепко прижимая меня к своей груди.