Ее святой - Хармони Уэст

Но именно предположения этого читателя о моем характере не давали мне спать по ночам. Утверждая, что я своего рода серийный убийца со склонностью к сомнофилии и некрофилии просто потому, что таковы пристрастия главных героев, о которых я пишу. Что у меня, должно быть, криминальное прошлое, которое нужно скрывать, потому что я ношу маску, чтобы отделить свою личную жизнь от публичного образа. Его критика не только нападает на моего персонажа, но и полностью сводит на «нет» десятилетнюю работу, которую я вложил в свою библиографию.

В уникальной, невыразительной манере этого читателя они заклеймили меня халтурщиком. Бич литературы. Утверждает, что мои готические романы ужасов полны насилия, романтики и секса, чтобы мотивы, темы или проза не заслуживали какого-либо внимания. Что мой вклад в литературу следует обосрать, прежде чем спускать в унитаз и поджигать.

Рецензии никогда раньше меня не беспокоили. Я уверен в своей работе, доволен романами, которые публикую. У меня есть поклонники по всему миру, которые покупают каждую книгу, которую я пишу, и присылают письма, в которых выражают свою любовь к моим книгам, а иногда и ко мне. Читатели, которые внесли мой четвертый роман, опубликованный единственным небольшим издательством, которое проявило к нему хоть какой-то интерес, в список бестселлеров New York Times. Затем последовали три моих следующих издания. Но отзыв анонимного незнакомца в Интернете сделал для меня худшее. Ни малейшего проблеска вдохновения не посетило меня с той ночи, когда я налил слишком много джина и устроился перед экраном с колотящимся сердцем в груди. Ни одно слово не было напечатано или нацарапано. Ни один персонаж не сказал мне на ухо, ни одна сцена не промелькнула у меня в голове.

Творческий застой в самом худшем проявлении. Застой, который не преодолеть никакими усилиями по наполнению творческого колодца.

Я писатель без слов. Ручка без чернил.

Вот почему я здесь. В отчаянных, дорогостоящих поисках вдохновения. В поисках моей потерянной музы.

После занятий я снова расспрошу Браяр. Выясню, что именно ей нравится в моих работах, чтобы я мог использовать это в своей следующей рукописи.

— Завершите чтение перед занятием. Увидимся на следующей неделе, — говорит профессор Растлитель, прежде чем положить руку на поясницу Браяр.

Она вырывается из его объятий, но не срывается с места, как я ожидал от пятифутовой женщины, которая набросилась на меня за то, что я шел за ней через кампус.

Прежде чем я успеваю вмешаться и увести ее от профессора Растлителя для разговора о ее любимом авторе, мой телефон вибрирует. Имя Деррика мелькает на моем экране.

К тому времени, как я убираю ноутбук обратно в сумку и отвечаю на звонок, моя самая большая поклонница уже ушла.

— Поговори со мной. — с резким акцентом, Деррик из Нью-Джерси рявкает мне в ухо.

Я направляюсь к двери, придерживая ее открытой для похожей на мышку одноклассницы, которая одаривает меня благодарной улыбкой. Выйдя в коридор, я оглядываю поток студентов, покидающих свои классы и мастерские, Браяр нигде не видно.

— Ты звонил мне, — напоминаю я ему.

— Верно. Я проверяю, что ты не записался на ту программу МИД, о которой ты болтал мне, когда был пьян в прошлом месяце.

— Я не был пьян. — стискиваю я зубы, проскальзывая мимо группы двадцатитрехлетних парней, двигающихся со скоростью червяка по мокрому бетону. — Я был на грани полной безнадежности и отчаяния.

Деррик скрипит зубами, и я практически вижу, как он машет рукой, отпуская меня.

— Ты всегда безнадежен, когда пьян. В любом случае, пожалуйста, скажи мне, что ты дома, в том большом готическом особняке, за который тебе заплатили гонорар, или в каком-нибудь кафе, где вы, писатели, любите собираться.

— Я ухожу с занятий прямо сейчас. Если это поможет, я пойду в кафе.

Деррик вздыхает: