Ее святой - Хармони Уэст

Теперь мои руки сжимаются в кулаки, а жар ползет вверх по моей шее. Если она пытается разозлить меня до такой степени, что я ворвусь в ее дом и накажу ее за эти крики, то ей это удается.

Тем не менее, мой член пульсирует, пока она продолжает ублажать себя подушкой. Она прикусывает губу, когда ее ноги напрягаются, и я могу кончить в штаны, наблюдая, как она кончает.

Но прежде, чем она это сделает, она слезает с подушки и встает с кровати.

Устанавливает прямой зрительный контакт со скрытой камерой, когда приближается.

— Все кончено, — мурлычет она. — Прекрати шпионить за мной, Сейнт.

Ее ладонь накрывает камеру, и мое сердце замирает.

— Нет…

Но запись обрывается.

Я вскакиваю на ноги, сердце колотится, когда я наклоняюсь, положив руки на стол, глаза прикованы к монитору. Браяр обходит каждую комнату, собирая камеры, пока не находит последнее устройство на кухне.

Там она берет молоток, и все становится черным.

Черт.

Ей уже следовало бы понять, что я не позволю ей уйти безнаказанной с этим дерьмом. Она не прячется и не убегает от меня. Она никогда не сбежит от меня. Она принадлежит мне. Навсегда.

Когда я добираюсь до ее дома, везде погашен свет. Она поумнела и заперла свои двери и все окна первого этажа. Я ухмыляюсь. Она думает, что сможет остановить меня.

В моей музе больше бушующего пламени, чем я когда-либо мог себе представить, и мне нравится играть с огнем.

Из сарая я достаю лестницу и забираюсь в ее дом с совершенно излишней легкостью. В ее комнате темно, когда я стою у ее окна, незапертого после того, как она накричала на меня, чтобы я покинул ее собственность.

Каждый раз, когда она кричит на меня, борется со мной, мой член дергается. Черт возьми, каждый раз, когда я рядом с ней.

Если бы она не насмехалась надо мной и не сломала все мои камеры, я, возможно, остался бы дома на ночь. Но теперь она точно узнает, что происходит, когда пытается спрятаться от меня.

Я открываю окно с приглушенным шипением. Она не шевелится, и ее тихий храп звучит как музыка для моих ушей. Я опускаюсь в кресло в углу ее комнаты, то самое, которое она оставляет для чтения, когда хочет свернуться калачиком и оставаться неподвижной в течение восьми часов, пока не дочитает книгу в четыреста страниц.

Смотреть, как она спит, — почти пытка. Теперь, когда я увидел части ее тела, которые заставили бы любого смертного упасть на колени, мой рот наполняется слюной, требующей размазывания по каждому дюйму ее тела.

Когда она была у меня в кабинете, ее соски напряглись в тот момент, когда я разорвал ее блузку. Округлости ее грудей вздымались при каждом нервном, предвкушающем вдохе. Ее мягкий живот собрался в складку ниже пупка, отчего мне захотелось покусать каждый дюйм. Ее гладкие бедра слегка задрожали под моим прикосновением, и без особого усилия разжались.

А потом, когда я опустился перед ней на колени, что-то изменилось в ее голубых глазах, и я растаял. Ее веки опустились, зрачки потемнели, когда она наслаждалась своим святым, стоящим на коленях в поклонении ей.

Под ее юбкой, без трусиков, ее идеальная киска блестела для меня, когда я едва успел дотронуться до нее. Свидетельство возбуждения, которое она не могла отрицать. Не важно, как сильно она боролась между своей логикой и желаниями, доказательство лежало прямо у нее между ног.

Она хочет меня. Тоскует по мне. Так же, как я тоскую по ней.

В то время как она проводила выходные с Мак, хихикая и вопя у телевизора, обнимаясь со своими кошками и храпя на диване, я проводил свои в исступлении, работая с ее камерами на другой половине моего экрана. Слова полились из меня. Персонажи ожили, диалоги соскочили со страницы, а от тем защиты и любви у меня чуть не затуманились глаза.