Птица с перебитыми крыльями - Левон Адян (2020)

Мы встречались по субботам (в Ренины библиотечные дни), на прогулочном катере плыли навстречу отрывистым крикам белокрылых чаек и музыке к отдалённому островку Наргин, лакомились в прибрежных кафе мороженым, с высоких холмов парка имени Кирова, стоя в обнимку, смотрели на затянутый голубоватой дымкой засыпающий огромный город и набегающее белыми волнами на берег море, спокойное все эти месяцы, долго наблюдали, как багровые всполохи закатного солнца воспламеняют на западе всё небо и как, меняя краски, посверкивает и лучится море.

Там-то, в парке Кирова, в дебрях аллей, волнуясь и краснея, Рена и выразила замысел, то ли где-то вычитанный, то ли услышанный в кино, то ли зародившийся в ней самой.

— Если что-то скажу, ты со мной согласишься? — спросила она.

Ещё не догадываясь, о чём пойдёт речь, я ответил утвердительно, поскольку был уверен — что б она ни сказала, я непременно соглашусь.

Она медленно достала из сумочки безопасную бритву в яркой обёртке, так же неспешно высвободила её из упаковочных конвертиков — один из них был прозрачным, — убрала их, бритву дала мне и одновременно подставила запястье ладошкой кверху.

— Чиркни лезвием вот здесь, поперёк жилок, — Рена показала, где именно следовало сделать надрез.

— Зачем? — удивился я.

— Никаких «зачем», — широко улыбнулась Рена, — ты ведь обещал.

Но вместо надреза я вожделеющими своими губами прикоснулся к её запястью:

— Не буду, не могу я причинить тебе боль.

Рена засмеялась, заглянула мне в глаза своими, затуманенными умиленьем, и, взяв у меня бритву, провела ею по руке; на её белом запястье тут же появилась алая кровь.

— Знаешь ли ты, что в артерию кровь не втекает, а входит прерывистыми волнами, как вода выливается из бутылки с узким горлышком? Каждая волна за короткое время расширяет стенки артерии и стремится вперёд, отталкиваясь от последующих волн. Дай-ка руку, — велела Рена, глядя на меня улыбающимися глазами и прежним способом — опять же поперёк жил, надрезала мне руку. И крепко прижала её к своей руке.

— Лео, — шепнула Рена, прижавшись ко мне, — моя кровь течёт сейчас к твоему сердцу, ты чувствуешь? Я ощущаю струение твоей крови по моим жилам. Эта мысль сводит меня с ума.

По телу пробежала непередаваемая сладостная дрожь, охватившая всё моё существо. Мы стояли, поглощённые, возможно, важностью, возможно, торжественностью минуты, свободной рукой я прижал Рену к груди и, кажется, чувствовал неудержимый безумный бег своей закипающей желанием крови к её нежному сердцу; Рена потянулась багровыми страстными губами к моим губам. Наши губы слились. Это длилось долго. Я исступлённо целовал её, крепче и крепче сжимая в объятьях, словно пытаясь уместить в сердце, втиснуть в самую глубину души. Самозабвенно и горячечно шептал:

— Ты дорога мне, Рена, и будешь дорога вовеки, я буду любить и защищать до последнего своего вздоха; да, ты дорога мне, мне дороги все, кто тебе близок, кто тебя окружает, кто соприкасается с тобой и с кем соприкасаешься ты, всё, что тебя радует, волнует и восхищает.

Я говорил ей бессвязные эти слова в дебрях аллей парка имени Кирова, а где-то далеко, не то за оградой парка, в одной из припаркованных на улице машин, не то из какой-то высотки звучал магнитофон, и до нас доносилась песня: «Ах, пленили меня эти синие, синие очи, я забыть их не в силах…», и она была про Рену, про её синие, синие глаза. Я испытывал признательность Армену за свою удачу, за своё счастье. Та ресторанная история представлялась мне забавным приключением, декламация стихов о Карабахе — невинным розыгрышем, посвящение девушкам, скроенное по мотивам «Дон Жуана», — мальчишеской шуткой.

Рена сказала по телефону:

— Завтра познакомлю тебя со своими родными. — И засмеялась.

— Рен, я последнее время не различаю, где ты шутишь, а где серьёзна. Ты это всерьёз?