Адриан Моул: Дикие годы - Таунсенд Сьюзан "Сью"

Я скинул цепочку и пригласил ее зайти. Жожо прошлась по комнате и заметила, как в ней прибрано. Потом остановилась у стола, где в прозрачной папке лежала моя рукопись, и сказала:

– Так это, значит, твоя книга? – Она почтительно до нее дотронулась. – Мне бы хотелось однажды ее прочесть.

– Когда закончу, – ответил я.

Я приготовил ей чашечку «Нескафе», извинился и ушел в ванную умыться и одеться.

В ванной я рассмотрел себя в зеркале над раковиной. Что-то произошло с моим лицом. Я больше не похож на Джона Мэйджора.

Жожо нравится гулять, поэтому мы отправились в Тэйт пешком. Я был горд тем, что меня видят с такой потрясающей женщиной.

Я спросил ее о Нигерии, и она заговорила о своей стране с явной любовью. Жожо по национальности – йоруба и родом из Абеокуты.

Она тоже спросила меня о моей семье, и я рассказал о паутине наших отношений, разводов и примирений.

Жожо рассмеялась:

– Для того чтобы разобраться в наших семейных отношениях, понадобится крайне мощный компьютер.

Я никогда не был в галерее Тэйт, но Жожо знала ее хорошо. Она провела меня по залам и показала несколько своих любимых картин – на всех изображались люди, как я заметил. Мы посмотрели работы Полы Рего, Ванессы Белл и Матисса, а также скульптуру Гиши Кёниг[64] под названием «Операторы машин», а потом она сказала, что нам лучше уйти, пока не надоело и пока ноги не заболели.

Спускаясь по ступенькам, Жожо спросила, не хочу ли я выпить чаю у нее дома в Баттерси.

Я ответил:

– Очень хочу.

Мы перешли через дорогу к автобусной остановке, но я вдруг остановил черный кеб, и мы доехали до ее квартиры с шиком.

Жожо живет на верхнем этаже многоквартирного особняка. В каждой комнате – масса ее картин. По большей части – автопортреты в обнаженном виде, на которых она изображает себя разными красками, включая зеленую, розовую, лиловую, синюю и желтую.

Я спросил, что она – так утверждает цвет своей кожи?

– Не-а, – рассмеялась Жожо. – Просто скучно писать одними черными и коричневыми.

Мы ели ячменные лепешки, запивали их чаем «Эрл Грей» и без конца болтали: о «Дикарях»; о нигерийской политике; о кошках; об одном из ее преподавателей живописи, который сходит с ума; о Сесиле Паркинсоне;[65] о ценах на кисти; о Вивальди; о наших знаках по гороскопу (Жожо – Лев, но на пересечении с Раком); о женской школе-интернате в Суррее, где Жожо жила с одиннадцати лет, пока ее не исключили в шестнадцать за то, что забралась на крышу часовни в знак протеста против паршивой кормежки.

За бокалом дешевого вина мы обсуждали деревья, Матисса, Москву, русскую политику, наши любимые пирожные, пользу зонтиков, капусту и королевскую семью. Жожо – республиканка, как она сказала.

За последним бокалом вина и тарелкой с хлебом и сыром я рассказал ей о бабушке, маме, Пандоре, Шарон, Меган, Леоноре, Кассандре и Бьянке.

– Много же ты багажа за собой таскаешь, – сказала Жожо.

Мы расстались в 10.30 вечера, завершив встречу дружеским рукопожатием.

Когда она закрывала за мной дверь, я спросил, сколько ей лет.

– Двадцать четыре, – ответила Жожо. – Спокойной ночи.

Понедельник, 30 марта

Я выскочил из «Дикарей» в обеденный перерыв и купил себе крем для загара «Амбрэ Солэр» (фактор 8), наносники, футболки-безрукавки, еще три пары шортов, а также поменял фунты на шестнадцать тысяч драхм.

Допоздна работал над книгой. Очень переживаю по поводу мнения Анджелы Хакер. Добавил больше описательных слов в «Гляди-ка! Плоские курганы моей Родины» и вычеркнул немало описательных слов из «Спарга из Кронка».

Вторник, 31 марта