Протокол «Сигма» - Ладлэм Роберт (2008)

Старик был одет, как обычно, то есть в один из тех костюмов, которые шили для него на Сэйвиль-роу в Лондоне. В этот день он выбрал роскошный костюм цвета древесного угля, идеально свежую белую рубашку с вышитой на нагрудном кармане монограммой, репсовый галстук в синюю и золотую полоски и тяжелые золотые запонки. Дело происходило в десять часов утра в воскресенье, и Макс собирался на заседание правления.

“Просто забавно, до какой же степени прошлое влияет на сегодняшнее восприятие”, — подумал Бен. Временами он видел своего отца таким, каким он был теперь: хрупким стариком. Но бывали моменты, когда он воспринимал его словно бы глазами растерянного ребенка: могучим и внушающим страх.

Правда состояла в том, что Бен и Питер всегда немного боялись своего отца, всегда испытывали нервозность в его присутствии. Макс Хартман внушал страх большинству людей; почему же его собственные сыновья должны являться исключением? Для того чтобы быть сыном Макса, любить и понимать его, испытывать к нему нежные чувства, нужно было приложить немалое усилие, наподобие того, что требуется для изучения сложного иностранного языка. Этот язык Питер так и не смог или не захотел выучить.

Перед глазами Бена, словно наяву, внезапно мелькнуло то ужасное мстительное выражение, которое было на лице Питера, когда тот рассказывал о том, что узнал об отце. А в следующее мгновение лицо Питера исчезло, смытое волной воспоминаний об обожаемом брате. Бен почувствовал, что его горло сжало спазмом, а к глазам подступили слезы.

“Не думай, — приказал он себе. — Не думай о Питере. Не думай о нем здесь, в этом доме, где мы играли в прятки и колошматили друг друга, шептались до полуночи, кричали, смеялись и плакали.

Питера больше нет, и теперь ты должен разобраться во всем, приложив для этого все свои силы, и за себя, и за него”.

Бен понятия не имел, с чего начать, как перевести разговор на тот единственный предмет, который его интересовал. Во время полета из Базеля в Нью-Йорк он пытался отрепетировать разговор с отцом, заранее зная, что этот разговор будет резким. Теперь же он забыл все, что собирался сказать. Он твердо решил для себя только одно — не говорить отцу о Питере, о его новом появлении и гибели. Для чего? Зачем мучить старика? Макс Хартман считал, что Питер убит несколько лет тому назад. Так стоит ли говорить ему правду сейчас, когда Питер на самом деле мертв?

Ко всему прочему, Бен никогда не испытывал склонности к конфронтации. Поэтому он сразу передал инициативу в разговоре отцу, ответил на его вопросы, касавшиеся дел. Да, говорил он себе, старик все еще хоть куда. Он несколько раз пытался изменить тему беседы, но лишь убедился в том, что не в состоянии легко и изящно поинтересоваться: “Между прочим, папа, скажи, а правда, что ты был нацистом, если, конечно, ты не возражаешь против моего вопроса?”

В конце концов Бен все-таки решился.

— Похоже, что пребывание в Швейцарии позволило мне понять, насколько мало я знаю о том времени, когда ты жил в Германии...

Глаза Макса за мощными линзами, казалось, сделались еще больше. Он подался вперед.

— Ну-ка, ну-ка, и что же пробудило этот внезапный интерес к семейной истории?

— Я думаю, что само пребывание в Швейцарии. Я вспоминал там о Питере. Ведь я побывал там впервые после его смерти.

Его отец опустил взгляд и уставился на свои руки.

— Ты же знаешь, что я не оглядываюсь на прошлое. И никогда этого не делал. Я всегда смотрю только вперед, а не назад.

— Но то время, которое ты провел в Дахау... мы никогда не говорили о нем.

— Там не было ничего такого, о чем стоило бы говорить. Меня привели туда, мне крупно повезло, я выжил, и меня освободили 29 апреля 1945 года. Я никогда не забуду дату, а вот эту часть моей жизни я, напротив, предпочитаю забыть.