По дороге к любви - Редмирски Дж. А. (2014)

Мы лежим еще какое-то время, рассуждаем о хирургии, об обследовании, которое еще предстоит пройти. Я обещаю, что всегда буду рядом. Что останусь с ним столько, сколько потребуется. Потом мы говорим о том, куда поедем, когда он выздоровеет, в каких городах будем останавливаться, он вспоминает песни, которые мне надо заучить, чтобы снова выступать вместе в наших странствиях. Мне сразу так захотелось с ним спеть, сил нет. Я согласна даже орать, как Селин Дион, или чирикать тоненьким голоском, как какая-нибудь оперная певица. Мне сейчас плевать на все. Конечно, скорее всего, от моего кошачьего воя все разбегутся кто куда, но я все равно буду петь, если надо.

В палату входит сестра, и к Эндрю отчасти возвращается его обычная игривость, он морочит ей голову, предлагая лечь рядом с нами, если она не прочь поучаствовать в «групповушке».

Сестра улыбается, закатывает глаза к потолку и выходит. Но шутка ей явно понравилась, чего Эндрю и добивался.

Пока мы с Эндрю лежим на больничной койке, меня не покидает чувство, будто мы с ним снова в дороге. Мы не думаем ни о болезни, ни о смерти. Не плачем больше. Просто разговариваем, смеемся, а потом он пытается пощупать меня во всех запретных местах. Я хихикаю, отталкиваю его руку, мне кажется, что так нельзя. Ведь ему сейчас нужен покой.

В конце концов я не выдерживаю и уступаю. Уж очень он настойчив. Ну и разумеется, неотразим. Я позволяю ему проделать это пальцем под одеялом, а потом сама ласкаю его рукой.

Еще через час я встаю.

— В чем дело, детка?

— Ни в чем, все нормально, — отвечаю я с ласковой улыбкой и снимаю брюки и рубашку.

Он улыбается до ушей. Представляю, какие картины сейчас рисует его извращенное воображение.

— Мне ужасно хочется переспать с тобой в этой палате, — говорю я, снова забираясь к нему в постель, — но не дождешься. Тебе нужно беречь силы для операции.

Как же я его хочу, просто голова кругом идет, но сейчас надо думать о другом.

Он с любопытством смотрит, как я укладываюсь рядом в трусиках и бюстгальтере и снова прижимаюсь к нему всем телом. А на нем под одеялом только синие больничные штаны. Крепко прижимаюсь к нему грудью, сплетаю ноги с его ногами. Наши тела подходят друг к другу, как детали пазла.

— Что это ты задумала? — спрашивает Эндрю; в голосе любопытство и нетерпение, но, кажется, он доволен.

Протягиваю руку и веду пальчиком по его татуировке с Эвридикой. Он внимательно наблюдает. Мой указательный палец доходит до локтя Эвридики, где рисунок обрывается, но я веду его дальше, уже по своему телу, как бы продолжая линию.

— Я хочу быть твоей Эвридикой, ты не против?

Лицо его светлеет, ямочки на щеках становятся глубже.

— Хочу, чтобы вторая половина татуировки была у меня, — продолжаю я, касаясь пальцем его губ. — Чтобы на моих ребрах был Орфей и чтобы они с Эвридикой снова были вместе.

Глаза его блестят, кажется, он ошеломлен тем, что услышал.

— О, детка, зачем тебе это? Ты знаешь, как это больно? Особенно на ребрах… Очень больно, поверь.

— Но я так хочу, и плевать мне на боль.

Глаза его наполняются слезами, он целует меня в губы долгим страстным поцелуем.

— Что ж, я бы тоже очень хотел этого, — шепчет он.

— Отлично, вот после операции и сходим, когда ты поправишься, — шепчу я в ответ.

— Да, — кивает он, — без меня не получится. Надо, чтобы татуировки обязательно совпали, чтобы один рисунок стал продолжением другого. Знаешь, Гас — это художник, который мне ее делал, — так смеялся, когда я объяснил ему свою задумку.

— Правда?

— Ага, — радостно улыбается он. — Обозвал меня безнадежным романтиком и пригрозил, что расскажет моим друзьям. А я ответил, что он рассуждает, как мой отец, и попросил заткнуться, к чертовой матери. Гас — отличный парень и художник тоже классный.

— Да, это видно.