Киммерийское лето - Слепухин Юрий Григорьевич (1983)

Строго говоря, конечно, еще не все потеряно. Бывало и раньше, что ей что-нибудь запрещали, а потом, если хорошенько поныть и разжалобить, запрет отменялся. Но нет, сейчас она ныть не станет, не тот уже возраст. Только вот как объяснить Андрею? Сказать: «Знаешь, меня мама не пускает» — глупо выглядит. Мама не пускает! Однако что-то ведь говорить придется? Вот уж влипла так влипла…

Некоторое время они шли молча, — Андрей, если не спорил, если не рассуждал о Джотто или Феофане Греке (которого Ника упорно путала с Эль Греко), наедине с ней обычно становился молчаливым. А потом вдруг, словно угадав ее мысли, сказал:

— Знаешь, нам здорово повезло с билетами. На этот спектакль, говорят, такое делается…

— Да, я слышала, — отозвалась Ника не сразу и добавила небрежно: — Вообще-то я еще не знаю, пойду или не пойду.

— Как это — не знаешь? — удивленно спросил Андрей. — Мы ведь договорились!

— Ну и что? — Ника отвела от щеки волосы, пожала плечами. — А теперь мне расхотелось. По-моему, «Современник» уже начинает выдыхаться…

Она не смотрела на Андрея, боялась посмотреть, но хорошо представляла себе, какое у него сейчас лицо. Когда он сердится, у него брови сходятся в одну черту, а на скулах появляются красные пятна.

— Что ты чушь несешь, — сказал он со сдержанной яростью. — Не хочешь со мной идти — скажи прямо и честно, а не выдумывай идиотских объяснений!

Ника замерла на месте и рывком обернулась к нему, — они были уже у стилизованных под старину ворот подворья, где помещались реставрационные мастерские.

— Если так, — зловеще сказала Ника, раздувая ноздри, — то могу и прямо: да, не хочу! Не хочу и не пойду!

— Да пожалуйста! Можно подумать, я тебя упрашивал на коленях.

— Можно подумать, я навязывалась!

— Только не надо терять самоконтроль, — сказал Андрей таким тоном, что его совет можно было с полным основанием отнести и к нему самому. — Нет ничего противнее истеричной закомплексованной девчонки.

— Тем лучше, пойдешь в театр с кем-нибудь попроще, без комплексов. — Ника беззаботно улыбнулась, чувствуя, что вот-вот разревется. — Пригласи, например, Галочку.

— Я найду, кого пригласить, уж это-то действительно не твоя забота.

— Ты прав, к моим заботам не хватало только этой! Странно услышать от тебя верную мысль, последнее время я как-то отвыкла. Ну что, мы идем дальше или будем стоять здесь до вечера?

— Мы дальше не идем, — сказал Андрей, сделав ударение на первом слове. — Я вспомнил, что мне нужно повидать здесь одного человека.

Ника улыбнулась еще радостнее.

— Может быть, ты все же проводишь меня хотя бы из вежливости?

— Извини, я не умею быть вежливым лицемерия ради. Всего хорошего…

Андрей толкнул калитку и вошел внутрь. Ника сквозь прорезь в створке ворот видела, как он идет через двор — высокий, широкоплечий, в польских защитного цвета джинсах и черном мешковатом свитере, — смотрела ему вслед и не знала, заплакать или окончательно разозлиться. Решив, что плакать все же не стоит, она разозлилась. Ну и пусть идет с кем хочет! Пускай теперь вообще ходит с кем хочет и куда хочет.

У особняка мавританского посольства ее догнала запыхавшаяся Рената.

— Вы что, поссорились? — спросила она, изнемогая от любопытства.

— С чего это ты взяла, — высокомерно отозвалась Ника. — А где Игорь?

— Да ну их, они пошли чинить этот транзистор. Нет, правда, из-за чего вы ругались? Я ведь видела, как вы там стояли и ссорились.

— Ничего мы не ссорились, отстань!

— До чего ты скрытная, прямо противно… Ты и с Игорем когда под Новый год поссорилась, тоже мне ничего не сказала!

Ника вдруг фыркнула.

— Чего это ты? — спросила Рената подозрительно.

— Ничего… Вкусно пахнет, правда? — Ника подняла голову и принюхалась. — Угадай чем.

— Это с «Рот-Фронта», на Пятницкой еще слышнее, когда ветер с той стороны.

— Знаю, что не с ВАРЗа! А какими конфетами?