Киммерийское лето - Слепухин Юрий Григорьевич (1983)

Правда, он тотчас же с облегчением вспомнил, что есть еще неотложные дела — пойти заплатить за номер, потом побриться. Или, пожалуй, наоборот.

Он вытащил из сумки футляр со «Спутником», завел пружину, критически оглядывая себя в зеркало. Вид, конечно, еще тот — как по заказу. А что удивительного? Третью ночь приходится спать урывками, и все снятся эти проклятые машины. Ника небось не приснится. А машины — просто проклятье какое-то, еще и эта фиолетовая пакость сегодня, приходилось ее куда-то прятать, словом — бред. Вот нет у нас в Союзе психоаналитиков… пришел бы, полежал бы на кушетке с закрытыми глазами, рассказал бы все как на духу — может, и докопались бы, откуда это берется. В самом деле — почему ни разу не приснилась Ника?

Да, а родитель-то у нее… Что угодно, говорит, вплоть до умыкания. Полный карт-бланш. Но откуда у таких родителей такая дочь? Загадки наследственности. Умыкайте, говорит, доучиваться может в Питере. Ай да папа.

Внизу, у дежурного администратора, все сошло благополучно. Дождавшись, пока у окошка кончит ругаться получивший отказ, Игнатьев небрежно назвал номер комнаты и сказал, что хочет уплатить еще за трое суток.

— Семь рублей пятьдесят копеек, — громко сказала дежурная, переслаивая копирками квитанционную книжку, и спросила вполголоса: — Листок заполнили? Паспорт с вами?

— Все в порядке, — сказал Игнатьев.

— Отдайте дежурной по этажу вместе с этой квитанцией…

Через десять минут, выйдя из гостиницы и не успев еще пересечь площадь, он увидел Нику.

Он узнал ее не сразу, и вообще не узнал бы, вероятно, если бы она не оглянулась. Он шел через разбитый посреди площади чахлый молодой скверик, а перед ним молодая женщина вела за ручку ребенка лет четырех. Женщина была в коричневой дубленой курточке с поднятым капюшоном, в коротких сапожках и узких черных брюках, и он обратил на нее внимание только потому, что походка ее и вся манера держаться показались вдруг ему странно знакомыми. В сущности, только присутствие ребенка создавало своеобразный психологический барьер, помешавший Игнатьеву сразу узнать эту походку.

Они были шагах в двадцати перед ним, когда ребенок закапризничал, стал упираться и, выдернув ручонку, остался стоять посреди дорожки. Мать прошла немного вперед, потом оглянулась и, собравшись было позвать своего взбунтовавшегося отпрыска, увидела почти поравнявшегося с ним Игнатьева.

Тот, увидев ее, остолбенел и тоже остановился. Впрочем, он тут же опомнился и понял, что все это не игра воображения и что в самой встрече нет ничего сверхъестественного, если эта самая улица совсем рядом. Правда, младенец оставался загадкой, но сейчас ему было не до младенцев. Не отрывая глаз от испуганного; с приоткрытым ртом лица Ники, он поднял руку и с какой-то безобразной игривостью помахал перчаткой.

— Алло, — сказал он ненатуральным голосом. — Ты совсем как жена Лота… неужели я так уж страшен?

Он подошел к ней вплотную и взял за руки.

— Ну, здравствуй, — сказал он тихо и добавил еще тише: — Любимая!

— Здравствуй, — едва шевельнув губами, шепнула Ника. — Как ты… здесь очутился?

— Очень просто, сел в самолет и прилетел.

— Зачем ты это сделал?

— Вот так вопрос! А что я должен был делать?

Она помолчала, закусив губу.

— Если бы я хотела, чтоб ты был здесь, я написала бы тебе об этом…

— Иными словами, ты хочешь, чтобы меня здесь не было?

Ника ничего не ответила. Забытый в стороне ребенок вдруг оглушительно заревел и, когда Ника кинулась к нему, объявил, что хочет пипи.

— Господи, — растерянно сказала Ника, — если бы я знала, как это делается… я сегодня первый раз вышла с ним погулять, обычно он в садике…

— Это твой племянник?

— Племянник… Но что мне теперь с ним делать?

— А ты его посади, — подумав, сказал Игнатьев. — Их как-то держат на руках, я видел…

— Да, но На нем столько накутано… Ты думаешь, он не простудится?