Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Рада познакомиться с вами, мистер Уотервил. Я – миссис Хедуэй… Возможно, вы слышали обо мне. Если вы бывали в Америке, вы не могли обо мне не слышать. Не так в Нью-Йорке, как в западных штатах… Вы американец?! Ну, значит, мы все тут земляки… кроме сэра Артура Димейна. Позвольте познакомить вас с сэром Артуром. Сэр Артур Димейн… мистер Уотервил. Мистер Уотервил… сэр Артур Димейн. Сэр Артур – член парламента; молодо выглядит, правда?

Не дожидаясь ответа на этот вопрос, она тут же задала другой, играя браслетами, надетыми поверх длинных, свободных перчаток.

– О чем вы думаете, мистер Литлмор?

Он думал о том, что, должно быть, действительно забыл ее имя, ибо названное ею ничего ему не говорило. Но вряд ли он мог признаться ей в этом.

– Я думаю о Сан-Диего.

– О задней веранде в доме моей сестры? Ах, не надо, там было ужасно. Она уехала оттуда. Оттуда все, верно, уехали.

Сэр Артур Димейн вынул из кармана часы, всем своим видом показывая, что он не намерен участвовать в этих семейных воспоминаниях: казалось, сословная сдержанность странным образом сочетается в нем с природной стеснительностью. Он напомнил, что им пора бы уже возвращаться в зал, но миссис Хедуэй не обратила на это никакого внимания. Уотервилу не хотелось, чтобы она уходила; глядя на нее, он испытывал такое же чувство, какое вызывает прекрасная картина. Ее густые черные волосы, роскошными кольцами спускающиеся на низкий лоб, были того оттенка, который редко теперь встретишь; цвет лица спорил с белой лилией, а когда она поворачивала голову, ее точеный профиль был столь же безупречен, как абрис камеи.

– Знаете, это здесь лучший театр, – обратилась она к Уотервилу, словно желая приобщить его к разговору. – А это Вольтер, знаменитый писатель.

– Я очень люблю «Комеди Франсез», – ответил Уотервил, улыбаясь.

– Ужасный зал, мы не слышали ни слова, – заметил сэр Артур.

– О да, ложи… – проговорил вполголоса Уотервил.

– Я немножко разочарована, – продолжала миссис Хедуэй, – но мне хочется узнать, что будет с этой женщиной дальше.

– С доньей Клориндой? Вероятно, ее убьют: во французских пьесах женщин обычно убивают, – сказал Литлмор.

– Это напомнит мне Сан-Диего! – вскричала миссис Хедуэй.

– Ну, в Сан-Диего убивали не женщин, а женщины.

– Однако ж вы остались в живых, – кокетливо возразила миссис Хедуэй.

– Да, но я изрешечен пулями.

– Бесподобно! – продолжала дама, поворачиваясь к гудоновской статуе. – Какое прекрасное изваяние.

– Вы сейчас читаете господина Вольтера? – предположил Литлмор.

– Нет, но я приобрела его сочинения.

– Вольтер – неподходящее чтение для женщин, – строго произнес англичанин, предлагая миссис Хедуэй руку.

– Ах, почему вы не сказали мне этого раньше, до того как я их купила! – воскликнула она с преувеличенным испугом.

– Я и вообразить не мог, что вы купите сто пятьдесят томов.

– Сто пятьдесят?! Я купила всего два.

– Быть может, два не так уж сильно вам повредят, – заметил Литлмор с улыбкой.

Она пронзила его укоризненным взглядом:

– Я знаю, что вы хотите сказать. Что я и так плохая. Что ж, как я ни дурна, вы должны меня навестить. – И, бросив на ходу название отеля, она покинула фойе вместе со своим англичанином.

Уотервил с интересом поглядел ему вслед; он слышал о нем в Лондоне, видел его портрет в «Ярмарке тщеславия» [79] .

Вопреки утверждению этого джентльмена, спускаться в зал было еще рано, и наши друзья вышли на балкон.

– Хедуэй… Хедуэй?.. Откуда, черт возьми, у нее это имя?! – воскликнул Литлмор, в то время как они глядели вниз, в исполненный жизни мрак.

– Вероятно, от мужа, – предположил Уотервил.

– От мужа? Но от которого? Последнего звали Бек.

– А сколько их у нее было? – спросил Уотервил; ему не терпелось услышать, почему миссис Хедуэй нельзя назвать добропорядочной.