Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Зачем вы сюда приехали? – спросила она. – Следить за мной?

Уотервил покраснел до корней волос. Он знал, что дипломату краснеть не пристало, но не мог справиться с этим своим несчастным свойством. Он был рассержен, он был возмущен и вдобавок ко всему озадачен.

– Я приехал потому, что меня пригласили, – сказал он.

– Кто вас пригласил?

– То же лицо, вероятно, которое пригласило и вас: леди Димейн.

– Старая ведьма! – воскликнула миссис Хедуэй, отворачиваясь от него.

Уотервил также от нее отвернулся. Он не понимал, чем заслужил подобное обхождение. Это было полной неожиданностью, такой он ее никогда не видал. Какая вульгарная женщина! Вероятно, так разговаривают в Сан-Диего. Уотервил с пылом включился в общую беседу, все прочие гости казались ему теперь – возможно, по контрасту – сердечными и дружелюбными людьми. Однако утешиться зрелищем того, как миссис Хедуэй наказана за свою грубость, ему не удалось, ибо ей отнюдь не было выказано небрежение. Напротив, в той части комнаты, где она сидела, группа гостей была всего гуще, и время от времени оттуда доносились единодушные взрывы смеха. Если она будет достаточно забавна, сказал он себе, она добьется успеха; что ж, судя по всему, ей удалось их позабавить.

7

Да, миссис Хедуэй вела себя странно, и ему предстояло еще раз в том убедиться. Назавтра, в воскресенье, была прекрасная погода. Спустившись вниз до завтрака, Уотервил вышел в парк; он прогуливался, то останавливаясь поглядеть на тонконогих оленей, рассеянных, как булавки на бархатной швейной подушечке, по отдаленным склонам, то блуждая вдоль кромки большого искусственного водоема с храмом, построенным в подражание храму Весты, на островке посередине. О миссис Хедуэй он больше не вспоминал; он размышлял о том, что эта величественная панорама более ста лет служила фоном для семейной истории. Однако продолжи он свои размышления, ему бы, возможно, пришло в голову, что миссис Хедуэй представляет собой немаловажный эпизод в истории семьи. За завтраком недоставало нескольких дам; миссис Хедуэй была одной из них.

– Она говорит, что никогда не покидает комнаты до полудня, – услышал Уотервил слова леди Димейн, обращенные к генералу, вчерашнему соседу миссис Хедуэй, осведомившемуся о ней. – Ей нужно три часа на одевание.

– Чертовски умная женщина! – воскликнул генерал.

– Раз умудряется одеться всего за три часа?

– Нет, я имею в виду то, как она прекрасно владеет собой.

– Да, я думаю, она умна, – сказала леди Димейн тоном, в котором, как льстил себя надеждой Уотервил, он услышал куда больше, нежели генерал.

Было в этой высокой, стройной, неторопливой женщине, одновременно благожелательной и отчужденной, что-то вызывавшее его восхищение. Уотервил видел, что при всей деликатности ее манер и приличествующей женщине ее круга внешней мягкости внутренне она очень сильна; она довела свою кротость до высот совершенства и носила ее как диадему на челе. Ей почти нечего было сказать Уотервилу, но время от времени она задавала ему какой-нибудь вопрос, свидетельствующий о том, что она о нем помнит. Сам Димейн был в превосходном настроении, хотя никак особенно этого не проявлял, – просто у него был свежий и бодрый вид, словно он каждый час или два принимал ванну; казалось, он чувствовал себя огражденным от всяких неожиданностей. Уотервил беседовал с ним еще меньше, чем с его матерью, но баронет улучил накануне минутку в курительной комнате, чтобы сказать ему, как он рад, что Уотервил нашел возможность у них погостить, и, если тот любит настоящий английский ландшафт, он с удовольствием покажет ему кое-какие места.

– Вы должны уделить мне часок-другой, прежде чем вернетесь в Лондон. Право же, здесь есть уголки, которые понравятся вам.