Европейцы - Джеймс Генри (1979)

– Мать сэра Артура. Так или иначе, ей здесь нечего делать. В этой стране, когда муж умирает, жене положено освободить родовое поместье. У нее есть свой собственный дом в десяти милях отсюда и еще один, в Лондоне, на Портмен-сквер, у нее куча мест, где она может жить. Но она липнет к нему… липнет как пластырь. Я поняла, почему она пригласила меня сюда, – не потому вовсе, что я ей понравилась, а потому, что она мне не доверяет. Она боится, что мы поженимся, считает меня неподходящей партией для своего сына. Она, верно, думает, что я жду не дождусь, как бы мне его заполучить. Я никогда за ним не бегала, это он бегает за мной. Он-то меня и надоумил приехать в Англию – еще прошлым летом, в Хомбурге: он спросил, почему я сюда не еду, и сказал, что я буду иметь в Лондоне большой успех. Спору нет, сэр Артур не очень-то смыслит в таких вещах, на это нюх нужен. Но он такой благопристойный человек, что там ни говори; и так приятно видеть его в окружении… – миссис Хедуэй приостановилась и с восхищением поглядела вокруг, – в окружении его фамильных владений. Неплохое поместье, – продолжала она, – и прекрасно расположено; мне тут нравится. Я думала, леди Димейн дружески относится ко мне; она оставила у меня визитную карточку, когда я приехала в Лондон, а потом прислала мне приглашение сюда. Но я догадливая, мигом вижу, что к чему. И я увидела вчера кое-что, когда она подошла ко мне перед обедом. Она не ожидала, что я так хорошо выгляжу, и прямо позеленела от злости, она надеялась, что я буду похожа на пугало. Я была бы рада ей угодить, да это от меня не зависит. И я поняла, что она пригласила меня сюда только потому, что он настоял на этом. Он не навестил меня сразу, когда я приехала в Лондон… он не появлялся целых десять дней. Она сумела ему помешать, заставила его дать обещание. Но потом он передумал и понял, что надо загладить свою вину. Он приходил ко мне три дня подряд и ее заставил прийти. Она из тех женщин, которые противятся до последнего, а затем делают вид, что уступают, хотя по-прежнему стоят на своем. Она меня смертельно ненавидит; не знаю, что я сделала ей плохого. Она двуличная, криводушная – настоящая старая ведьма! Когда я заметила вас вчера за обедом, я решила, что она пригласила вас сюда себе в помощь.

– Себе в помощь? – переспросил Уотервил.

– Чтобы вы рассказали ей обо мне. Сообщили ей какие-нибудь факты, которыми она воспользуется против меня. Можете говорить ей все, что вам будет угодно.

Уотервил так напряженно внимал этому порыву откровенности, что буквально забывал переводить дыхание, и сейчас вдруг почувствовал настоящую дурноту. Он остановился; опередив его на несколько шагов, миссис Хедуэй тоже остановилась и, обернувшись, взглянула на него.

– Я еще не встречал такой неописуемой женщины! – воскликнул он. Она поистине казалась ему дикаркой.

Она засмеялась – он чувствовал, что она смеется над тем, какое у него выражение лица, – смех звонко разнесся по величественному саду.

– Неописуемой? Не понимаю. А вы все-таки попробуйте меня описать.

– Вы совершенно лишены такта!.. – решительно произнес Уотервил.

Она вспыхнула, хотя, как ни странно, по-видимому, не рассердилась.

– Лишена такта? – повторила она.

– О таких вещах не рассказывают.

– А-а, понимаю, вы про то, что я обо всем говорю. Когда я взволнована, я должна выговориться. Я не могу иначе. У меня достаточно такта, когда люди со мной хороши. Спросите сэра Артура, тактична ли я… спросите Джорджа Литлмора. Вы что, целый день собираетесь там стоять? Нам пора возвращаться.

И миссис Хедуэй вновь пустилась в путь; Руперт Уотервил, возведя на мгновение глаза горе, не спеша догнал ее.