– А что я сказала тебе на днях, когда ты, пытаясь найти обоснование его поступкам, выдвинул предположение – чистая гипотеза! – что дело в такой женщине, какой она, по-твоему, должна быть? Гипотеза претворилась в жизнь, с одной только поправкой – в жизни все оказалось сложней. Впрочем, не в том суть. – Она искренне отдавала ему должное. – В тебе говорило вдохновение.

– Прозрение гения! – Как-никак, а он догадался первым, но тут еще кое-что оставалось невыясненным. – Когда ты виделась с нею в последний раз?

– Четыре дня назад. Наша третья встреча.

– И даже тогда она не знала всей правды?

– Я же не знаю, что ты называешь всей правдой, – отвечала Мод.

– То, что он – уже тогда – стоял на перепутье. Этого вполне достаточно.

– Не думаю. – Мод проверяла себя. – Знай она это, она была бы очень расстроена. Не могла не быть. А она не была. И сейчас вовсе не выглядит огорченной. Но она – женщина своеобычная.

– М-да, ей, бедняжке, без этого не обойтись.

– Своеобычности?

– Нет, огорчений. И своеобычности тоже. Разве только она даст отбой. – Он осекся, но тут было еще о чем поговорить. – Как же она, видя, какой он непроходимый осел, все же согласна?

– Об этом «согласна» я и спрашивала тебя месяц назад, – напомнила Мод. – Как она могла согласиться?

Он совсем забыл, попытался вспомнить:

– И что же я сказал тогда?

– В общем и целом, что женщины – дуры, ну и еще, помнится, что он неотразимо красив.

– О да, он и впрямь неотразимо красив, бедненький, только красота нынче в загоне.

– Вот видишь, – сказала Мод.

И оба встали, словно подводя итог диалогу, но задержались у столика, пока Говард ждал сдачу.

– Если это выйдет наружу, – обронила Мод, – он спасен. Она – как я ее вижу, – узнав о его позоре, выйдет за него замуж, потому что он уже не будет смешон. И я ее понимаю.

Байт посмотрел на нее с восхищением – он даже забыл пересчитать сдачу, которую опустил в карман.

– О вы, женщины…

– Идиотки, не так ли?

Этого вопроса Байт словно не услышал, хотя все еще пожирал ее глазами.

– Тебе, верно, очень хочется, чтобы он покрыл себя позором.

– Никоим образом. Я не могу хотеть его смерти – а иначе ему не извлечь из этого дела пользы.

Байт еще несколько мгновений смотрел на нее.

– А не извлечь ли тебе из этого дела пользы?

Но она уже направилась к выходу; он пошел за ней, и, как только они очутились за дверью в тупичке – тихой заводи в потоках Стрэнда, между ними завязался острый разговор. Они были одни, улочка оказалась пуста, они на миг почувствовали, что самое интимное еще не высказано, и Байт немедленно воспользовался благой возможностью.

– Небось этот тип опять пригласил тебя на ленч к себе на квартиру.

– А как же. На среду, без четверти два.

– Сделай милость, откажись.

– Тебе это не нравится?

– Сделай милость, окажи мне уважение.

– А ему неуважение?

– Порви с ним. Мы запустили его. И хватит.

Но Мод желала быть справедливой:

– Это ты его запустил; ты, не спорю, с ним поквитался.

– Моя заметка запустила и тебя – после нее «Мыслитель» пошел на попятный; вы оба мои должники. Ему, так и быть, я долг отпускаю, а за тобой держу. И у тебя только одно средство его оплатить… – И, так как она стояла, уставив взгляд на ревущий Стрэнд, закончил: – Благоговейным послушанием.

Помедлив, она посмотрела на него в упор, но тут случилось нечто такое, от чего у обоих слова замерли на губах. Только сейчас до их ушей донеслись выкрики – выкрики мальчишек-газетчиков, оравших на всю огромную магистраль, – «Экстренный выпуск» вперемежку с самой сенсационной новостью, которая обоих бросила в трепет. И он, и она изменились в лице, прислушиваясь к разносившимся в воздухе словам «таинственное исчезновение…», которые тут же поглощались уличным шумом. Конец фразы, однако, было легко восстановить, и Байт завершил ее сам: