Европейцы - Джеймс Генри (1979)

Но это ее не отпугнуло: у нее уже появилась другая мысль.

– Может, он и вправду свихнулся?

– Свихнулся? О да. Но вряд ли, думается, вправду. У него ничего не бывает вправду, у нашего милейшего Бидел-Маффета.

– У твоего милейшего, – возразила, чуть помедлив, Мод. – Только что тебе мило, то мне гнило. – И тут же: – Когда ты видел его в последний раз?

– Во вторник, в шесть, радость моя. Я был одним из последних.

– И полагаю, также одним из вреднейших. – И она высказала засевшую у нее в голове мысль: – Ведь это ты подбил его.

– Я доложил ему, – сказал Байт, – об успехах. Сообщил, как подвигаются дела.

– О, я вижу тебя насквозь! И если он мертв…

– Что – если?.. – ласково спросил Байт.

– Его кровь на твоих руках.

Секунду Байт внимательно разглядывал свои руки.

– Да, они порядком замараны из-за него. А теперь, дорогая, будь добра, покажи мне свои.

– Сначала ответь, что с ним, по-твоему, произошло, – настаивала она. – Это самоубийство?

– По-моему, это та версия, которой нам надо держаться. Пока какая-нибудь бестия не придумает что-нибудь еще. – Он всем своим видом показал готовность обсасывать эту тему. – Тут хватит сенсаций на несколько недель.

Он подался вперед, ближе к ней, и, тронутый ее глубокой озабоченностью, не меняя позы, не снимая локтей со стола, слегка потрепал пальцем ее подбородок. Она, все такая же озабоченная, отпрянула назад, не принимая его ласки, но минуту-другую они сидели лицом к лицу, почти касаясь друг друга.

– Мне даже жалко тебя не будет, – обронила она наконец.

– Что же так? Всех жалко, кроме меня?

– Я имею в виду, – пояснила она, – если тебе и впрямь придется себя проклинать.

– Не премину. – И тотчас, чтобы показать, как мало придает всему этому значения, сказал: – Я ведь, знаешь, всерьез с тобой говорил тогда, в Ричмонде.

– Я не пойду за тебя, если ты его убил, – мгновенно откликнулась она.

– Значит, решишь в пользу девятки? – И так как этот намек при всей его подчеркнутой игривости оставил ее равнодушной, продолжил: – Хочешь поносить все имеющиеся у него брюки?

– Ты заслуживаешь, чтобы я выбрала его, – сказала она и, вступая в игру, добавила: – А какая у него квартира!

Он ответил выпадом на выпад:

– Цифра девять, надо думать, тебе по сердцу – число муз.

Но эта краткая пикировка со всей ее колкостью, как ни странно, снова их сблизила; они пришли к согласию: Мод сидела, опершись локтями о стол, а ее приятель, слегка откинувшись на спинку стула, словно замер, приготовившись слушать. И первой начала она:

– Я уже трижды виделась с миссис Чёрнер. В тот же вечер, когда мы были в Ричмонде, я отослала ей письмо с просьбой о встрече. Набралась наглости, какой себе ни разу не позволяла. Я заверила мадам, что публика мечтает услышать из ее уст несколько слов «по случаю ее помолвки».

– По-твоему, это наглость? – Байт был явно доволен. – Ну и как? Небось она сразу клюнула?

– Нет, не сразу, но клюнула. Помнишь, ты говорил тогда… в парке. Так оно и произошло. Она согласилась меня принять, так что в этом отношении ты оказался прав. Только знаешь, зачем она на это пошла?

– Чтобы показать тебе свою квартиру, свою ванную, свои нижние юбки? Так?

– У нее не квартира, а собственный дом, притом великолепный, и не где-нибудь, а на Грин-стрит, у самой Парк-Лейн. И ванную ее – не ванна, а мечта, из мрамора и серебра, прямо экспонат из коллекции Уоллеса – не скрою, я тоже видела; а уж нижние юбки – в первую очередь; и это такие юбки, которые тем, кто их носит, показать не стыдно: есть на что посмотреть. И деньгами – судя по ее дому и обстановке, да и по внешности, из-за которой у нее, бедняжки, бездна хлопот, – Бог ее, без сомнения, не обидел.

– Косоглазая? – с сочувствием спросил Байт.