Источник - Джеймс А. Миченер (1965, 1993)

Эту ночь Урбаал провел в одиночестве в помещении, где обитали четыре Астарты, и, размышляя о жизни и смерти, пришел в полное отчаяние, потому что в углу в колыбельке спал его сын и ладошки его были окрашены пурпуром. Малыш посапывал, не подозревая о торжественном обряде, который утром освятит город. Смерть уже маячила за спиной сына. Но над ребенком, улыбаясь, стояла новая Астарта, и с ее появлением давильня в оливковой роще стала захлебываться от обилия масла. С ее появлением дом наполнился новой жизнью, обещавшей прилив плодородия, и вполне возможно, что с ее помощью в доме появится высокая девушка-рабыня. Урбаалом владела какая-то странная смесь эротизма и размышлений о смерти, что вообще было свойственно мышлению той эпохи. Он лежал на кушетке, прислушиваясь к ровному дыханию своего сына, а потом стал мечтать о девушке-рабыне, которую он жаждал с такой страстью. И в мыслях его, и в этом помещении, и во всем Макоре причудливо смешивались смерть и жизнь.

Сразу же после рассвета по улицам, под грохот барабанов и завывание труб, двинулась группа жрецов в красных капюшонах, и Урбаал растерянно засуетился. Несмотря на грызущую его печаль от неминуемой потери сына, он тем не менее заторопился к дверям посмотреть, не шествует ли вместе со жрецами высокая девушка-рабыня. Ее не было.

Когда процессия несколько раз обошла город, барабаны смолкли и жрецы разделились. Матери застыли в смертном страхе. Наконец постучали и в дверь дома Урбаала. Явившийся жрец потребовал первенца Тимны. Та зарыдала, но муж зажал ей рот ладонью, и жрец, уносивший ребенка из дома, одобрительно кивнул. Снова возобновился барабанный бой и лязг цимбал. Взвыли трубы. Над городом висел гул возбужденных разговоров.

– Мы должны идти, – сказал Урбаал, беря Тимну за руку, ибо если мать не присутствует на жертвоприношении, то окружающие могут подумать, что она без большой охоты отдает божеству своего сына.

Но Тимна, которая была родом не из Макора, не могла заставить себя присутствовать на этом жутком ритуале.

– Спрячь меня где-нибудь, – взмолилась она.

Урбаал терпеливо отвел жену в святилище и показал ей улыбающуюся Астарту.

– Прошлой ночью, – заверил он ее, – приходил баал бури и развлекался с богиней. Теперь она понесла. Понесешь и ты. Я обещаю.

Он потащил ее к дверям, но Тимна в отчаянии цеплялась за колонны у входа. Наконец Урбаал потерял терпение и отпустил ей звонкую оплеуху.

– Для чего вообще нужны сыновья? – спросил он. – Перестань плакать!

Но когда они оказались на улице, он пожалел Тимну и вытер ей слезы. Матред, его первая жена, которая уже пережила такой день, лишь молча смотрела им вслед.

– Пусть она тоже узнает горе, – пробормотала она про себя.

Перебарывая режущую боль в груди, Урбаал по узким улочкам провел своих двух жен до храмовой площади, но прежде, чем подойти к святому месту, он сделал глубокий вдох, повел плечами и постарался справиться с одолевавшей его паникой.

– Мы должны хорошо выглядеть, – прошептал он, – потому что многие будут за нами наблюдать.

Но им повезло: первый, на кого он наткнулся в святом месте, был Амалек, тоже пытавшийся справиться с беспокойством, и двое мужчин, которым в этот день предстояло потерять своих сыновей, скрывая молчаливую боль, уставились друг на друга. Никто из них не выказывал признаков страха, и они прошествовали к менгирам, которые должны были придать ритуалу силу и достоинство.

На пространство между храмом и четырьмя менгирами, посвященными добрым богам, подкатили камни и на них воздвигли платформу, под которой уже ревел и бесновался мощный огонь. На платформе стояло каменное изображение бога необычной конструкции: его две вскинутые руки от кончиков каменных пальцев до тела образовывали широкую наклонную плоскость, а в том месте, где они соединялись с телом, зиял огромный разинутый рот – что бы ни клали на руки, скатывалось вниз и рушилось в пламя. Это был бог Молох, новый защитник Макора.