Горбун - Поль Феваль (1857)

– Я? – ответил нормандец, – улепетывал от кавалеристов Каррига до самого Баньер де Лушона. Поначалу я тоже намеревался попасть в Испанию, но повстречался с одним бенедиктинским священником, который, прельстясь моей благообразной внешностью, решил взять меня к себе на службу. Он направлялся в город Кель на Рейне, куда хотел доставить свои немалые сбережения в пользу общины бенедиктинцев. Я должен был нести его свертки и чемодан. Поначалу мы с ним двигались по одной дороге. Но потом получилось так, что я пошел своей собственной дорогой.

– А его багаж и деньги, небось, остались с тобой?

В ответ брат Паспуаль потупил взор и густо покраснел.

– Ты неисправимый плут, – с нежностью заключил гасконец.

– Ну, значит, добрался я до Германии. Вот уж где настоящий разбойничий вертеп. Ты говоришь, в Испании и Италии в моде кинжалы. Они хотя бы из металла, – и то хорошо. Немцы же дерутся пивными кружками. В Майенсе хозяйка гостиницы, где я остановился мало – помалу, освободила меня от дукатов бенедектинца. Она была так нежна и очень меня любила. И это, заметь, при живом-то муже! Ах, черт возьми, – прервал рассказ нормандец, – ну почему я так нравлюсь женщинам? Если бы не они, я давно бы уже имел свой домик в деревне, где было бы мне место в старости приклонить голову, маленький садик, с усеянными маргаритками лужайками. Поблизости журчит речушка. На берегу стоит моя мельница…

– А мельницей управляет розовощекая мельничиха, – вставил гасконец. – Ты по – прежнему горяч, как раскаленный металл.

Паспуаль с силой ударил себя кулаком в грудь.

– Проклятая страсть! – воскликнул он, молитвенно воздевая взгляд к небесам. – Она не дает человеку жить, мешает сколотить хоть немного денег на черный день!

Сформулировав свое философское кредо брат Паспуаль продолжал:

– Я, как и ты, бродил из города в город. Преподавал фехтование. При этом ни одного способного ученика. Скучная страна: все какие-то сытые, глупые, завистливые. Бездарные, ничего кроме луны, не способные воспеть поэты. В костелах не поют мессы, женщины… Впрочем о женщинах не буду, хотя их чары постоянно совращают меня с истинного пути и губят мою карьеру; наконец эта жесткая говядина, которую не разгрызть даже моими зубами; а вместо ароматного вина какая-то горько кислая пена, которую они называют пивом.

– Крапленый туз! – с решимостью произнес Кокардас. – Никогда не поеду в эту пакостную страну.

– Я побывал, – заканчивал рассказ брат Паспуаль, – в Кельне, Франкфурте, Вене, Берлине, Мюнхене и в разных других городах. Потом, как и ты, затосковал по родине, пересек Фландрию и вот, как видишь, здесь.

– Да здравствует Франция! – воскликнул Кокардас. – Нет на свете страны лучше нашей Франции, мой милый!

– Благородная страна!

– Родина лучших вин!

– Земля любви!

Немного успокоившись после патриотического дуэта, брат Паспуаль серьезно спросил:

– Но только ли отсутствие мараведи вкупе с тоской по родине заставили тебя пересечь обратно границу, любезный мой мэтр?

– А ты, сам-то, почему вернулся? Неужели только из-за ностальгии по Парижу? – вопросом на вопрос отозвался гасконец.

Паспуаль отрицательно покачал головой, а Кокардас удрученно опустил глаза.

– Есть и другая причина, – после короткого молчания пояснил он. – Однажды вечером на перекрестке улиц я лицом к лицу натолкнулся… угадай на кого?

– Понимаю, – Паспуаль побледнел. – Такая же встреча произошла и у меня в Брюсселе, после чего я бегом покинул бельгийскую столицу.

– Увидев его лицо, милый мой, я понял что в Каталонии мне больше делать ничего. Ничего не попишешь, дружок. В конце концов уступить дорогу Лагардеру не позорно!

– Не только не позорно, мэтр, но и в высшей степени благоразумно! Ты помнишь слова Лагардера тогда на дне траншеи у Келюса? – нормандец невольно понизил голос.

– Конечно, помню, – ответил гасконец. – Он сказал: «Все вы умрете от моей руки!»