На Дальнем Западе - Эмилио Сальгари (1908)

Старый солдат, всегда сохранявший спокойствие в минуты опасности, вдруг неизвестно отчего побледнел, и его лоб покрылся каплями пота.

– Боже мой! – пробормотал он, проводя рукой по лбу.

– Что с вами случилось? – спросил Джон Максим, в первый раз в жизни видя Деванделля таким взволнованным.

– Ты думаешь, что он метис? – спросил полковник, делая усилие, как будто для того, чтобы отогнать от себя какую-то тяжелую мысль. – И думаешь, что он должен принадлежать непременно к племени сиу?

– Я готов прозакладывать мою винтовку против того ножа, который висит у вашего пояса, что это так! – ответил агент. – Его выдал амулет, который он носит на своей груди. Ни арапахи, ни чэйэны не имеют таких амулетов.

– В таком случае нужно заставить его говорить!

– Гм, легко сказать! Эти краснокожие упрямы, как ослы; когда они не хотят говорить, из них не вытянешь ни единого звука!

Молодой индеец слушал этот разговор, не проявляя ни малейшего волнения. Он только сорвал гневным движением предательский голубой камень и швырнул его далеко в сторону.

Полковник два или три раза прошелся вдоль палатки, как бы желая оправиться от внезапно охватившей его тревоги, затем быстрым движением приблизился к пленнику и схватил его за руку.

– Скажи же мне, наконец, кто ты такой: сиу или чэйэн? – спросил он прерывающимся от волнения голосом.

– Я – индейский воин, ставший на тропу войны с бледнолицыми. Этого с тебя довольно! – ответил юноша.

– Я хочу знать, – настаивал полковник.

Птица Ночи пожал плечами и, казалось, стал с большим вниманием прислушиваться к глухому стуку дождевых капель о поверхность палатки, чем к словам полковника.

– Будешь ли ты, наконец, говорить, несчастный?! – воскликнул рассерженный этим упрямством Деванделль. – Кто был твой отец?

– Не знаю! – ответил после некоторого молчания молодой воин.

– А твоя мать? Была ли она бледнолицей рабыней или женщиной из племени сиу или арапахов?

– Я никогда не видел моей матери! – был ответ.

– Но этого не может быть! – воскликнул полковник.

– Птица Ночи никогда не лжет! – холодно ответил краснокожий.

– Так скажи мне, по крайней мере, какого ты племени?

– Не все ли тебе равно, бледнолицый? Я взят в плен и знаю, каковы законы войны: убей меня, и все будет кончено. Я сумею умереть так, чтобы заслужить милость Великого Духа, который благосклонно примет меня на свои бесконечные луга, полные прекрасной дичи.

– Так ты больше ничего не скажешь мне?

– Нет, бледнолицый!

– В таком случае ты получишь то, что заслужил. Я не настолько прост, чтобы поверить рассказанной тобой истории. Мне очень жаль, по закону войны я должен тебя расстрелять.

Ни один мускул не дрогнул на бронзовом лице индейца.

– Истинный воин не боится смерти! – ответил он гордо. – Я знал, чем я рискую, вступая в войну с бледнолицыми, и теперь, когда Великий Дух отдал меня в твои руки, я сумею без страха встать под пули твоих солдат. Делай же поскорее, что велит тебе твой долг, а я позабочусь о том, как выполнить свой.

Едва только полковник открыл рот, чтобы ответить на эту гордую речь пленника, как у входа в палатку послышался нестройный гул голосов, и точас же внутрь ее просунулась голова солдата.

– Командир! Мы и эту птичку накрыли, – сказал он, вталкивая в палатку полковника Деванделля индианку, девочку лет одиннадцати или двенадцати, стройную, гибкую, как грациозный зверек, обладающую бронзовым личиком с довольно правильными чертами и блестящими глазами.

– Опоздай мы лишь на несколько минут, и она улизнула бы в ущелье, – продолжал болтать солдат, видимо, взволнованный неожиданно удачной погоней за юной индианкой.

Птица Ночи, увидев пленницу, чуть побледнел и сделал жест глубокого отчаяния. Не спускавший с пленника глаз агент уловил и эту бледность, и этот нервный жест индейца.