Фея Альп - Элизабет Вернер (2015)

Рейнсфельд озабоченно посмотрел на свою спутницу, он боялся, что давка испугает ее, но Алиса, казалось, напротив, с удовольствием смотрела на бурные овации. Она только немножко крепче оперлась на его руку, но лицо ее повеселело.

Едва доктор успел объяснить поселянам, что его дама хочет посмотреть на танцы, как все стремительно бросились очищать им место, образовалась целая процессия, которая двинулась к площадке для танцев. Ряды зрителей были без всяких церемоний раздвинуты, явился стул, и через несколько минут Алиса уже сидела в самом центре шума и веселья Ивановых танцев; по правую и по левую ее руку, подобно почетному караулу, разместились парни, заботясь, чтобы танцующие пары, пролетая слишком близко, не задели барышню.

— Кажется, они очень любят вас, — сказала Алиса. — Я никак не думала, чтобы крестьяне так ценили своего врача.

— Обычно они и не ценят его, — ответил Рейнсфельд. — Они видят во враче человека, которому надо платить, и избегают обращаться к нему за помощью. Но между мною и волькенштейнцами совсем исключительные отношения: мы вместе пережили тяжелые времена, и они ставят мне в заслугу то, что я не бросил их в беде и иду без различия ко всем, кто только во мне нуждается, хотя многие могут отблагодарить меня только пожеланием «Да наградит вас Бог!» В народе такая бедность, что, право, нельзя всегда думать только о себе, по крайней мере, я не могу.

— Да, я знаю, — отозвалась Алиса с необыкновенной живостью. — Вы тогда не думали о себе, когда дело шло о выгодном месте, Вольфганг говорил об этом, когда вы были у нас.

— Неужели вы помните? Да, Вольф ужасно бранил меня тогда и, конечно, имел для этого основания. Место было чрезвычайно выгодное — при больнице, в большом городе, и по какому-то счастливому случаю мне давали предпочтение перед другими кандидатами; но я должен был непременно явиться лично на выборы и тотчас вступить в отправление должности: это было поставлено условием.

— А у вас в это время были больные в Оберштейне?

— Не в одном Оберштейне, а во всем округе. Дифтерит так и косил детей. Почти в каждом доме лежал больной, а то и несколько, и большинству приходилось плохо, как раз когда эпидемия достигла крайнего развития, и явилось предложение. До ближайшего врача полдня езды, а важные господа коллеги в Гейльборне не поедут в бурю и метель в горы, на какую-нибудь уедненную ферму, да они и не по карману этим людям. Я со дня на день откладывал отъезд. Вольф настаивал, но я не мог уехать… Наци, поди-ка сюда!

Он поманил к себе шестилетнего мальчугана, который вместе с другими протеснился вперед и весело смотрел на танцы. Это был бойкий малыш с льняными волосами и пухлыми щечками. Он поспешно подошел, явно гордясь тем, что его позвал доктор, и доверчиво поднял взор на молодую даму, которой его представили.

— Поглядите-ка на этого карапуза, — продолжал Рейнсфельд. — Правда, никто не скажет, что восемь месяцев тому назад он был при смерти? Это внук старого Зеппа, который раньше служил в Волькенштейнергофе, у него есть сестренка, и она тоже чуть не умерла тогда. Вот они-то и решили вопрос. Когда я уже совсем решил, было, ехать, пришел за мной бурной ночью Зепп; старик горько плакал, и молодая крестьянка, мать детей, плакала и кричала: «Не уезжайте, доктор! Если вы уедете, мальчик умрет и девочка тоже!» Никто лучше меня не знал, как нужна была детям помощь врача. Бедный мальчуган изо всех сил боролся с жестокой болезнью и так жалобно смотрел на меня, точно на Господа Бога. И я остался. У меня не хватило духа уехать и бросить детей в беде, чтобы обеспечить себе теплое местечко. Конечно, я уведомил, кого следовало, как и почему не могу приехать, но меня не могли ждать, кандидатов было немало, и место предоставили другому.

— А вы? — тихо спросила Алиса.

— Я? Что же, я не жалел об этом: мне удалось выходить большую часть своих маленьких пациентов, а волькенштейнцы с тех пор готовы за меня в огонь и воду.