Военный канон Китая - Владимир Малявин (2015)

Из указанного здесь различия между символической (без)деятельностью и предметным действием проистекает столь важное для воинского искусства Китая различие между техническим мастерством и «духовным достижением», этим знаменитым гунфу, дарующим силу без усилия и победу без боя. Как гласит старинная поговорка китайских мастеров ушу, «все приемы кулачного искусства не стоят одной частицы гунфу».

Мастер Сюэ Дянь, издавший в 30 годы XX в. несколько книг о кулачном искусстве, требовал четко отличать «искусство Пути» от собственно боевого искусства:

«Те, кто упражняются в воинском искусстве, заботятся о позах и уповают на физическую силу… Те, кто постигают искусство Пути, на первое место ставят опустошенность, а потом наполненность. Они принимают всевозможные позы, но никогда не отходят от срединного состояния, движения направляют волей, а раскрытия силы достигают через дух. Говорят: „В кулаке нет кулака, в воли нет воли; в отсутствии воли таится подлинная воля“. Когда в сознании нет сознания, сознание пусто. Когда в себе нет себя, собственное „я“ пусто…»

Отмеченная Сюэ Дянем иерархия ценностей в боевых искусствах – «пустота» выше усилия – традиционна для Китая и в не меньшей мере свойственна китайской военной стратегии. Достаточно вспомнить суждение из древнего военного трактата «Вэй Ляо-цзы», где говорится о том, что лучший полководец одерживает победу посредством Пути, средний полководец побеждает благодаря устрашению, а худший берет верх силой.[4]

Традиция не видна. И поэтому она есть. Но более того, ее мудрость не отличается от людского мнения, и возвещаемое ею духовное прозрение сливается с полнейшей безыскусностью потока жизни. Мир событийности строится по закону анафоры – подобия неподобного. Так идея символической реальности оправдывает главный тезис китайской стратегии: «Война – это путь обмана». Именно: правда обмана. Последняя истина бытия, его неотвратимая судьба есть не-двойственность явленного и сущего, начала и конца, должного и возможного. Взаимопроникновение противоположностей – «пустоты» и «наполненности», присутствия и отсутствия, порядка и беспорядка, движения и покоя и т. д. есть главный и, в сущности, единственный постулат стратегической теории Сунь-цзы. Но в этом круговороте явлений, буквально ослепляющих, дезориентирующих противника, не дающих противнику никаких «точек отсчета», есть своя (символическая) глубина, своя иерархия ценностей: видимый хаос таит в себе строгий порядок, зримая слабость чревата всесокрушающей мощью.

Такова подоплека, быть может, самой загадочной части стратегии «Сунь-цзы»: акцента на скрытности, неприметности действий искусного полководца, который сначала очень маленькими, практически незаметными для противника действиями обеспечивает условия для победы, а потом быстрым, всегда внезапным ударом – «как орел бросается на добычу» – добивается успеха. Победный удар наносится «накоротке», в одно неуловимое мгновение – мгновение чистого саморазличения, которое короче самого короткого из доступных восприятию интервалов времени. В тексте «Сунь-цзы» здесь фигурирует термин цзе, который обозначает структурирующий момент жизненного роста, основу ритма, узел. В позднейшей литературе чаще употребляется термин цзи, изначально обозначавший спусковой крючок арбалета, а впоследствии – импульс жизненного роста и саму силу жизни.

Это несчислимое мгновение пришествия-возвращения – подлинный исток сознания, и оно доступно только просветленному или, скажем точнее, необычайно чувствительному духу. В китайской стратегии этот момент принято называть «импульсом» событий (ему иногда даются определения «небесный», «сокровенный», «глубокий» и т. д.). В любой момент времени более чувствительное сознание способно упредить сознание менее чувствительное. И это тоже – причина любви китайцев к предупредительному поведению в «китайских церемониях».