Огненное евангелие - Мишель Фейбер (2011)

— И… собственно, это все, что я хочу сказать, — произнес Тео. — Когда я все выдумывал, мне не приходило в голову, что это может кому-то причинить боль. Я надеялся разбогатеть и решил, что с помощью обмана смогу добиться своего. Я поступил скверно и не рассчитываю, что вы меня простите. И все же, простите меня, пожалуйста. И… э… можете выбросить мою книгу в мусорное ведро, туда ей и дорога. О'кей?

Он неуклюже помахал в камеру, как было велено. Нури выключил аппаратуру. Воцарилось молчание. Обрез, лежавший на коленях у белокожего, все это время был направлен на Тео. Теперь, когда записанная видеокассета перекочевала в сумку, его посетила естественная мысль: оставят ли его в живых…

— Как мое обращение? — спросил он заискивающе.

— Отлично, — ответил белокожий совершенно бесстрастно.

— Я старался, — сказал Тео. На лбу выступил пот. На этот раз Нури не стал вытирать его белой салфеткой. — Эти короткие заминки… Не знаю, обратили ли вы внимание, но я делал их нарочно. Я подумал, что так будет выглядеть более натурально. Как будто я на ходу обдумываю слова, понимаете?

— Без проблем, — прокомментировал белокожий.

Тео осторожно откинулся на спинку кресла и очень медленно сложил руки на коленях. Быть может, если не делать резких движений, эти ребята не станут его сразу связывать. Как же приятно, когда у тебя свободны руки. Даже если тебе нечем их занять, это ни с чем не сравнимое облегчение — просто сидеть, не будучи опутан десятиметровой бечевкой, которая врезается тебе в запястья.

— Свяжи его, — приказал белокожий.

Нури вместе с белокожим сели на кушетку и начали смотреть видеокассету с самого начала, чтобы удостовериться, все ли в порядке. При заново включенном телевизоре комната наполнилась голосами. Пока в «ящике» шеф-повар объяснял разницу между жаркой и паркой, Нури с белокожим беспрестанно прокручивали исповедь Тео то вперед, то назад, обсуждая достоинства и недостатки записи.

— Вырежи паузы, — решил белокожий. — Толку от них никакого. Пустой эфир.

— Телевизионщики вырежут, если понадобится, — возразил Нури. — У них для этого есть специальное оборудование.

— Не надо их искушать. Они могут вырезать больше, чем нужно. Если мы им вручим пленку, которую можно сразу дать в эфир, они, скорее всего, не станут ничего трогать.

— Они так и так не станут ничего трогать. Это же динамит, ты чего. У них это называется scoop. — Последнее слово он произнес с характерной арабской интонацией, как будто речь шла о центральной доктрине ислама.

— И как только ваш старый добрый стейк закричит «ой», вынимайте его из сковородки, — объяснял шеф-повар.

— Вырежи паузы, — повторил белокожий.

— Потом хорошенько вымочите его в вине, вот так…

— …остановился на этой теме, поскольку книги об Иисусе пользуются таким огромным спросом, — звучал прерывающийся голос Тео Гриппина. — Взять… э… тот же «Код да Вин…» об Иисусе. Взять… э… Иисусе.

Взять…

— Это не так просто, — артачился Нури. — Если я напортачу, нам придется все перезаписывать.

— Фигня. Вот он сидит.

— Мне телик мешает, ну.

— Вырежи паузы, Нури. Это же видеокамера, а не ракетный комплекс.

— А тем временем у нас рядом тихо себе жарятся в масле баклажаны…

— Ни минуты тишины, — стенал Нури. — Раньше здесь было тихо.

— Будет тебе скоро тишина.

— А сейчас нельзя?

— Через пять минут новости.

И все продолжалось. Голос Тео Гриппина заикался взад-вперед, а словосочетания в его исповеди, такие, как «поддельные свитки» и «моя жадность», повторялись снова и снова.

— Et voilà![14] — воскликнул шеф-повар. — Что означает по-французски «сюпэр».