Как бы то ни было, отношения между семейством фон Дервиз и Дягилевыми оставались всегда самыми сердечными. Сергея очень тепло приняли в доме и предоставили ему рояль «Стейнвей» для работы. Он пишет мачехе, что опять взялся за скрипичную сонату, а еще продумывает музыку к «поэме на слова Бодлера». Не совсем понятно, была ли эта соната новым сочинением или переработкой той самой вещи, которую он начал писать весной 1893 года и затем ввел в нее скорбную тему, связанную со смертью Чайковского. Что касается Бодлера: идею написать музыку на стихи этого поэта, скорее всего, подал Дягилеву Дмитрий Философов или Александр Бенуа. Сыграло роль и то, что Бодлер после выхода его статьи «Richard Wagner et Tannhaüser à Paris»[71] стал считаться главным пропагандистом Вагнера среди французских интеллектуалов.

Летом 1894 года, возвратившись наконец в Санкт-Петербург после самой долгой своей заграничной поездки, Дягилев как одержимый работает над сонатой. 28 августа он сообщает матери, что дописал последнюю ноту и «не остался недоволен». В этой фразе Дягилева, не страдавшего ложной скромностью, чувствуется сомнение. Он очень хотел создать вещь, которая пришлась бы по вкусу Шабрие или звучала бы, по крайней мере, современно, по-европейски. Но, как он говорит:

«Я ею не недоволен, хотя никак не могу я отделаться от этого русского духа, и темы все имеют какой-то русский характер, что совсем меня не радует»9.

Отправил ли Дягилев в конце концов свое сочинение в Париж, неизвестно, да это и не важно, поскольку состояние здоровья Шабрие за это время настолько ухудшилось, что в декабре того же года он скончался.

Болезнь и смерть французского композитора лишили Дягилева перспективы изучать композицию во Франции. Когда окончательно стало ясно, что это невозможно, он, по-прежнему убежденный в своей композиторской будущности, решил показать ряд своих вещей Римскому-Корсакову, рассчитывая на то, что в дальнейшем будет изучать под его руководством теорию музыки.

Встреча Дягилева с Римским-Корсаковым состоялась 22 сентября. Сохранилось несколько описаний этого посещения, но самое подробное мы находим в дневнике Василия Ястребцева, который последние шестнадцать лет жизни композитора был другом дома Римских-Корсаковых. Вот запись, относящаяся к визиту Дягилева к композитору:

«Римский-Корсаков рассказал о курьезном визите одного молодого человека, по фамилии Дягилев, мнящего себя, вероятно, великим композитором, и, однако, пожелавшего брать уроки теории у Николая Андреевича. Его сочинения оказались абсолютно абсурдными, о чем Николай Андреевич заявил ему без обиняков; […] тот, видимо, обиделся и, уходя, сказал не без заносчивости, что он все-таки верит в себя и в свои силы, что этого дня он никогда не забудет и что когда-нибудь мнение Римского-Корсакова займет свое позорное место в его будущей биографии и заставит не раз пожалеть о некогда столь опрометчиво сказанных словах, но что тогда уже будет поздно. По этому поводу я изложил мнение Ломброзо о существовании особого типа умопомешанных, […] людей несомненно даже талантливых, но творчество которых никогда не заходит за пределы чего-то странного, безыдейного и даже просто-напросто нелепого»10.