Двор Тумана и Ярости - Маас Сара

Казалось, лес наблюдал за каждым моим шагом. Когда я обернулась, Риса уже не было.

Он не сказал, вмешается ли, если я окажусь в смертельной опасности. Пожалуй, мне все же стоило спросить.

Я избегала любых листьев и камней, следуя узору движений, который какая-то часть моего тела — часть, что не было создана Высшими Лордами — все еще помнила.

Словно пробуждаясь. Именно так я это чувствовала.

Я миновала колодец. Ни пятнышка грязи, ни один камень не казался лишним. Идеальная, прекрасная ловушка — предупредила смертная часть меня. Ловушка с тех времен, когда люди еще были добычей; сейчас же она походила на более умную, бессмертную игру.

Я больше не была жертвой, решила я осторожно подходя к двери.

И я не было мышью.

Я была волчицей.

Я обратилась в слух стоя на пороге, его камни были потертыми, словно много-много пар обуви прошло по ним и, скорее всего, больше не вернулось. Слова ее песни теперь стали отчетливыми, ее голос был приятным и красивым, словно солнечный свет в ручье:

«Жили двери сестры, отправились они играть,

Чтобы за кораблями отца понаблюдать…

Приблизившись к морской волне

Старшая толкнула младшую навстречу ей.»

Сладко-медовый голос поющий древнюю, ужасную песню. Я слышала ее раньше — немного измененную, но ее пели люди, которые не имели ни малейшего понятия, что она брала своё начало из уст фейри.

Я послушала еще некоторое время, стараясь услышать еще кого-нибудь. Но там был только топот, гудение какого-то устройства и песня Ткачихи.

«Иногда она тонула, иногда всплывала,

Пока к плотине мельника ее тело не попало.»

Мое дыхание стало тяжелым, но я выровняла его — тихо вдыхая-выдыхая воздух ртом. Я приоткрыла входную дверь всего на дюйм.

Ни скрипа, ни визга ржавых петель. Еще одна деталь прекрасной ловушки, практически приглашавшая воров внутрь. Когда дверь была достаточно широко открыта, я заглянула внутрь.

Большая комната с маленькой закрытой дверью на противоположном конце. Ряды полок от пола и до потолка образовывали стены, заполненные разными побрякушками: книгами, ракушками, куклами, травами, гончарными изделиями, обувью, кристаллами, еще книгами, драгоценностями… На потолке на деревянных стропилах висели самые разные цепи, мертвые птицы, платья, ленты, узловатые кусочки дерева, нити жемчуга…

Лавка старьевщика — какой-то бессмертной барахольщицы.

И эта барахольщица…

В сумраке хижины стояло большое прядильное колесо, покрытое трещинами и изношенное временем.

И перед этой древней прялкой спиной ко мне сидела Ткачиха.

Ее густые волосы были цвета насыщенного оникса, они спадали на ее тонкую талию в то время, как она работала за колесом; ее белоснежные руки подавали и накидывали нить вокруг острого как шип веретена.

Она выглядела молодой, ее серое платье было простым, но элегантным и переливалось в тусклом лесном свете, проникающем сквозь окна, когда она пела голосом, полным сверкающего золота:

«Но что он сделал с ее грудиной?

Он создал альт, чтобы на нем поиграть.

Что он сделал с ее маленькими пальчиками?

Он создал колки своему альту под стать.»

Волокно, что она заправляла в колесо, было белым и мягким. Как шерсть, но… Какой-то человеческой частью сознания я знала, что это была не шерсть. И поняла, что мне не хочется знать, с какого существа она это взяла, из кого она пряла эти нити.