Меч Ислама. Псы Господни. Черный лебедь - Рафаэль Сабатини (1932, 1939)

Протянув свою красивую руку, на которой не было ни одного кольца, император поднял с колен Дориа, затем стоя выслушал приветствие, прочитанное по-латыни архиепископом Генуи. Император невнятно пробормотал короткую ответную речь, стоя на шаг впереди двух своих ближайших сопровождающих, из которых один, в огненно-красных одеждах, был его духовник, кардинал Гарсиа де Лойаза, а второй, одетый скромно, как и подобает императорскому наставнику, – Альфонсо д’Авалос, маркиз дель Васто. Его внимательные глаза отыскали Просперо и приветливо ему улыбнулись.

Герцог Мельфийский коротко представил своих племянников, Джаннеттино и Филиппино, за ними последовал, как и подобало капитану неаполитанского флота, занимающему высокий пост по императорской службе, Просперо Адорно. Дориа был щедр на похвалы:

– Мессир Просперо Адорно уже заслужил благоволение вашего величества.

– Благодарение Богу, – произнес, слегка заикаясь, его величество, – те, кто нам служит, не остаются без вознаграждения.

Улыбнувшись и кивнув, он хотел было проследовать дальше, сочтя такую милость достаточной наградой, но его задержал Альфонсо д’Авалос.

– С вашего милостивого разрешения, сир, это тот самый Адорно, который одержал победу при Прочиде, коей ваше величество изволили восхищаться.

– Так! Так! Спасибо, маркиз, что напомнили. – Король удостоил Просперо внимательного взгляда своих царственных очей. – Я рад поздравить себя с тем, что у меня есть такой офицер. Я бы желал поближе познакомиться с вами, синьор!

Он прошел мимо, увлекая за собой Дориа, навстречу приветствиям дожа и – более кратким – гонфалоньеров[24]. Глотки генуэзцев исторгали восторженный рев, славя того, в ком они видели своего освободителя. Под этот рев, звучавший в его ушах подобно орудийному залпу, юный император уселся на белого мула, покрытого роскошными пурпурными попонами, поднялся по крутым улочкам, в изобилии увешанным знаменами, миновал особняки, украшенные гирляндами из дорогих материй и ковров, и проследовал к кафедральному собору, где его прибытие в Геную было отмечено благодарственным молебном. По его завершении отправился на своем белом муле во дворец Дориа, где во время пребывания ему был оказан достойный прием.

Ночью, когда вся Генуя праздновала великое событие, герцог Мельфийский устроил пир, за которым последовали восточный маскарад и бал.

За столом справа от Просперо сидела монна Джанна, а по левую руку – девушка из семейства Джустиньяно. И если Леоноре Джустиньяно его замкнутость была безразлична, то Джованна Мария Мональди казалась встревоженной.

– Джаннеттино сказал мне, что, сойдя с корабля, император отметил вас особой похвалой? – спросила она.

– Джаннеттино, по-видимому, был доволен.

– А вы?

– Я? Да, наверное.

– Вы не очень-то разговорчивы. И почему вы насмехаетесь над Джаннеттино?

– Оттого, что я понимаю теперь, чего стоит любовь ко мне этих ваших сводных кузенов.

– Но почему бы им не любить вас? Может быть, стоит похоронить прошлое?

– Для этого нужна слишком глубокая могила, – ответил Просперо.

– Но они сами вырыли ее. Вам остается только поставить надгробие.

– Боюсь, оно тяжеловато, и мне не хватит сил.

– Я помогу вам, Просперо, – пообещала она и вновь заговорила о той благосклонности, которую проявил к нему император. – Я была так горда, когда узнала об этом. Неужели вы сами не гордитесь, Просперо?

– Горжусь? Почему бы и нет?

Он заставил себя играть ненавистную ему роль. Посмотрев на нее, улыбнулся:

– Разве может быть иначе, если менее чем через неделю мне придется покинуть вас?

– Так вот в чем причина!

– Разве она недостаточно серьезна?

– Если вы говорите, значит это так. – Судя по ее вздоху, она испытывала скорее надежду, чем уверенность.