Spqr iv. храм муз - Джон Мэддокс Робертс (2015)

Я щедро одарил его, и мы прошли внутрь. Роща состояла из нескольких связанных друг с другом аллей, густо обсаженных деревьями, чьи кроны смыкались над головой, образуя настоящий лабиринт. Везде горели факелы, тлеющие благовония источали тонкие ароматы. Света здесь только-только хватало, чтобы не споткнуться и не упасть на землю. Но если захотелось еще большей интимности, то один шаг в сторону – и ты оказывался в полной темноте. Повсюду стояли небольшие столики, на них горели маленькие светильники, и в их неярком свете люди в масках казались мифическими существами, заглянувшими к нам из другого мира. Между столами порхали женщины в сильно укороченных туниках нимф или в леопардовых шкурах вакханок, мужчины, обряженные сатирами, мальчики с торчащими вверх рожками и хвостами фавнов. Все щедро наливали себе вино из многочисленных амфор, брали с подносов различные деликатесы, танцевали и играли на кифарах, флейтах и тамбуринах. Все это на взгляд римлянина выглядело совершеннейшим беспутством, зато это бьющее через край веселье было абсолютно лишено того истерического фанатизма, которым отличались, скажем, ритуальные действа в храме Баала-Аримана.

– Пошли быстрей, надо найти свободный столик, – проговорила Гипатия.

Мы ускорили шаг и проделали столько поворотов, что я отчаялся когда-либо найти путь назад. Но в том-то и состоит основное достоинство подобных заведений, что тебе и не хочется отсюда выходить. В конце концов мы нашли свободный столик, размером не больше кожаного верха тамбурина. Ясноглазая девица поставила на столик чаши и наполнила их вином. Когда она наклонилась, ее грудь почти вывалилась наружу из выреза короткой туники. Гипатия проследила за ней взглядом, когда та уходила танцующей походкой.

– Жаль, что нынче так прохладно, – промурлыкала она. – Большую часть года на них куда меньше одежды, чем сейчас.

Мы соприкоснулись чашами. Они были из прекрасно отполированного оливкового дерева – это помогало поддерживать здесь дух деревенской простоты и безыскусственности. Вино было греческое, с резким смолистым привкусом. Мальчик, одетый фавном, притащил нам блюдо с фруктами и сырами. После роскошных и замысловатых блюд, подаваемых у Птолемея, которые так радовали глаз и язык, но были сущим кошмаром для моего желудка, один вид этой простой пищи вызвал у меня чувство огромного облегчения.

Перед нами появилась группа аргосских юношей и девушек, исполнявших очень древний танец журавля. За ними появился огромный дюжий богатырь, обряженный подобно Геркулесу в львиную шкуру, и начал развлекать публику разными силовыми упражнениями. После него появились певцы, исполнившие эротические песенки и гимны, восхваляющие богов природы. Никто не читал эпических поэм и не воспевал подвиги героев прошлого. Такое впечатление, что подобные не слишком увлекательные сюжеты здесь были не в чести.

Я обнаружил, что, надев маску, становишься совсем другим человеком. В таком облачении человека уже ничуть не заботят и не связывают жесткие установки, привитые воспитанием, – вместо них он вполне способен вести себя так, как та персона, чью маску он на себя нацепил, или вообще забыть о всякой сдержанности и смотреть на мир сверху вниз глазами бога, проплывающего в вышине на летучем облаке. Именно так ведет себя гладиатор: натянув на голову шлем и получив таким образом полную анонимность, он перестает быть осужденным преступником или жалким разорившимся бедолагой, запродавшим себя в лудус-школу, и превращается в прекрасного бесстрашного воина, каким и должен быть, выходя на песок цирковой арены. Отрешившись от своих привычных манер космополита и циника, я мог теперь наблюдать за этими веселящимися, радующимися жизни, танцующими и поющими людьми как за реальными персонажами пасторальной поэзии, коими притворялись.