Вспоминается, как я однажды присутствовал на одной профессиональной конференции. Ее академическая часть была отведена под весьма содержательный доклад о психодинамике нарушения межличностных границ, в которых отношения психотерапевта и его клиента выходят за рамки собственно терапии. Докладчица подытожила свое выступление, процитировав признанного специалиста в этой области, рассуждавшего примерно следующим образом: подобный постыдный поступок возможен тогда, когда совершивший его подвержен психической «инфляции», непомерно раздутому самомнению. Когда ни минуты не сомневаешься в том, что «все под контролем», писал специалист, тогда очень удобно находятся и самые веские обоснования подобному нарушению профессиональной этики. Затем последовал перерыв на обед, а после обеда рабочая часть собрания началась с зачитывания письма от смежного профессионального сообщества, в котором сообщалось о наложении жестких санкций на этого же эксперта за тот самый проступок, о котором он писал, – эротическую связь с пациентом. Вот оно высокомерие убежденности в том, что мы знаем, что делаем. Долго в зале никто не мог проронить ни слова.

3. Есть ли это «первородный грех»? Те из нас, которые склонны все понимать буквально, считают образ падения из Книги Бытия прямым указанием на начало начал нынешнего состояния человечества, запятнавшего себя на все последующие времена. Наше страдание с той поры – наказание за подобное нарушение божественной воли. Другие, наделенные менее конкретным складом мышления, рассматривают эту историю как архетипическую метафору, намекающую на некий изъян в нашей природе, склонность ошибаться существа, во всем далекого от совершенства. Для кого-то еще падение – необходимый шаг от наивности и инфантильности к самосознанию и способности к нравственному выбору. В таком понимании это будет уже felix culpa, или блаженная вина, поскольку она несет в себе дар более дифференцированного сознания как результат преступления. В любом случае, как ни понимай метафору «падения» или «первородного греха», врожденная способность к своенравному выбору – это наше общее состояние.

Все эти годы фундаменталистская позиция остается яростно-назидательной («просто скажи „нет“») и осуждающей, постоянно призывая Эго ко все большему контролю. Платон предлагает совсем иной подход в этом вопросе. По словам Сократа, он утверждает, что никто из нас не станет сознательно, по доброй воле совершать зло, а если и совершаем, то лишь потому, что не ведаем о добре. При этом особая роль отводится образованию, особенно в области этики. Платон отвергает возможность намеренного совершения зла. Достоевский критикует этот посыл в «Записках из подполья», делая вывод, что Сократ безнадежно наивен. В нашей истории, отмечает он, полно примеров тому, как добровольно и даже с радостью обрушивали крышу своего дома себе же на голову: «…человек может нарочно, сознательно пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего, а именно: чтоб иметь право пожелать себе даже и глупейшего и не быть связанным обязанностью желать себе одного только умного»[16]. Сложно принять посыл Достоевского, согласно которому желание прекословить нравственному водительству со стороны других людей является врожденной извращенностью нашей натуры, скорей уж это наибольшая из наших добродетелей, потому как не дает нам превратиться в программируемых роботов. Но возможно, он и прав.