Мистер Эндерби изнутри - Энтони Бёрджесс (1963)

— Хотите всех нас погубить, да? — с резко повышавшейся интонацией. Это был смышленый молодой мужчина из Брайтона. — Ничего не скажешь, старик, вы чертовски удачно управились.

Человечек, усатый, как Киплинг, в таких же пучеглазых очках, с массивной часовой цепочкой, подошел к Эндерби, крепко взялся за лацканы Арри.

— Меня зовут Роуклифф, — представился он. И потащил Эндерби от стола короткими танцевальными шагами, по-прежнему крепко держась за лацканы. Роуклифф многократно кивнул, склонил ухо, удовлетворенно кивнул, потом просто кивнул, жуя. — Очень волокнистая утка, — заметил он. — Вы меня знаете. Я во всех антологиях. Ну, теперь, Эндерби, расскажите-ка мне с полной честностью, расскажите-ка мне, что поделываете в настоящее время.

— Знаете, просто пишу, — рассказал Эндерби, стараясь сообразить, кто такой Роуклифф. С тревогой слышал позади обсуждение малыми группами своего спича и его последствий для розничной книжной торговли.

— Каждый бы догадался, — сказал Роуклифф, дергая лацканы Арри, точно коровье вымя, — разумеется, пишете, слегка догадался бы, как я догадываюсь. — Фыркнул, сглотнул, кивнул. — Ну а что, Эндерби, что? Что вы пишете? — посмеялся он. — Сказку о стебле и камне, а? Как Джеймс Джойс. Что, мифотворец?

— Ну, — сказал Эндерби и с взыгравшими пеной нервами выпалил подробный синопсис «Ручного Зверя».

— На самом деле Зверь — Первородный грех, да? — понял Роуклифф. — Без Первородного греха нету цивилизации, да? Хорошо, хорошо. И название, снова повторим название. — Отпустил лацканы, отыскал в жилетном кармане коротенький карандаш, лизнул кончик, вытащил пачку сигарет, горестно ее потряс, записал снизу печатными буквами название Эндерби. Повторил: — Хорошо. Бесконечно признателен. — И отошел, кивая. Эндерби с грустью увидел, как он присоединился к группе важных поэтов, снизошедших к даровому, цинично съеденному угощению: Постскриптум ффоллиотт, Питер Питтс, Альберт Смертельно-Кинжалов, Руперт Замогильный, что-то вроде того. Они главным образом бормотали ему: «Удачно управился», — за предзакусочно булькавшим шерри. Теперь он остался наедине со своими ветрами, вне общества. А также без медалей и чеков. Фактически, поездка пропащая.

2

— Мистер Эндерби? — слегка, очень мило, запыхалась леди. — О, слава богу, вовремя успела.

— Знаю, — признал Эндерби, — сэр Джордж поймет, это шутка. Пожалуйста, передайте мои извинения.

— Сэр Джордж? А, знаю, о ком вы. Извинения? Не поняла. — Наверно, лет тридцать, жеребячьи модно раздутые ноздри, лебяжья шея натурщицы. Грациозно носит шляпку от Кардена в виде совка для сахара из бежевого велюра, костюм того же мастера со свободным пиджаком, лишь намекающий на пышность пеплума. Сверху распахнута шубка из оцелота. Скромно источаемый шик. Какая чистота, благоухание («Мисс Диор»), с глубоким сожалением думал Эндерби, какое тонкое, прозрачно-чулочное очарование. Лицо, решил он, лишено всякой видимой чувственности, — никакого сладострастия в нижней губе; зеленые кошачьи глаза очень холодные, умные; высокий гладкий лоб затенен совком для сахара. Эндерби подтянул узел галстука, разгладил боковые карманы, сказал:

— Извините. — Потом: — Я думал. Так сказать.

— О, — сказала она. Они стояли, глядя друг на друга, под сиявшими плоскими стеклянными лампами в коридоре отеля, утопая ногами в бургундском ковре. — Ну, первым делом хочу сказать, ваша поэзия меня искренне восхищает. — Произнесено с интонацией, ожидающей недоверчивого смешка. Голос тихий, однако согласные резкие, как у оратора, слишком близко держащего микрофон, с легчайшим грамотным шотландским налетом. — Я целую вечность назад писала издателям, чтобы вам передали. Наверно, вы так и не получили письма. Если бы получили, ответили бы, я уверена.