– Правды нет нигде, – заявила Тиффани, выдувая дым через новенькие ноздри. – Есть только сказки, которым принято верить больше, чем другим.

– Тебе нравится тот черный моряк, – Алиса не спрашивала, а констатировала факт.

– Отрицать не стану, – улыбнулась Тиффани, словно рекламируя ровные, белые зубы, за которые заплатила немалые деньги.

Пиво расстроился и нервно сглотнул, убеждая себя, что все это сюр. Как же ему хотелось выбраться из управления вместе со своей королевой красоты!

Дювел кивнул Маниту и повернулся к морпехам, у которых явно поубавилось и воинственности, и пыла. Пиво сделал отцу вай[10]. При люминесцентном свете мальчики из банды «Свиная голова» банду совершенно не напоминали. Сиа Дом топтался вокруг них, как боксер, ожидающий вызова на ринг. Тиффани с Алисой вошли последними. Никто не заметил или не счел нужным заметить, что Алисина сумочка Гуччи перекочевала к Тиффани. «Дар дружбы» – так назвала свой жест Алиса. Тиффани освежила макияж и поправила корону.

Побледневший Ходжес смотрел на часы, словно упрашивая стрелки остановиться.

– Вы обещали все уладить за пятнадцать минут. – Он раздосадованно покачал головой. – Если мы в ближайшее время тут не закончим, мне-таки придется позвонить Сэндлеру. Других вариантов нет.

Затравленный взгляд делал его похожим на коммандера, который взял трубку, чтобы запросить подкрепление с воздуха, ведь противник вот-вот захватит его позицию.

Еще несколько копов придвинули стулья и сели лицом к пехотинцам. Манит огляделся по сторонам, перебрал документы, захотел что-то сказать, но вдруг помрачнел. Такого расклада не ожидал никто. Манит свободно владел английским (а еще тайским и мандаринским диалектом китайского), но попросил Дювела переводить. Тот понимал, в чем дело: если допрос пойдет наперекосяк, Манит сделает виноватым его – мол, переводил неправильно. Диво, что этого уже не случилось, ведь Дювел переводил на английский с точностью дилетанта, швыряющего корзины в обруч с расстояния в тридцать футов.

– Сэр, я сделаю все, что в моих силах, – заверил он.

Манит говорил по-тайски пару минут, потом остановился, чтобы Дювел перевел. Тот кивнул, подался вперед и застыл на носочках, словно защитник на суде перед свидетелем.

– Сынок, – обратился он к Лопесу, – хун Пиво требует обвинить вас троих в нападении при отягчающих обстоятельствах.

Лопес заморгал, неожиданно улыбнулся, потом так же неожиданно посерьезнел.

– Этот гомик пушку на меня нацелил, вот я и задал ему жару. Не целовать же ему голубую задницу!

– Почему ты считаешь хуна Пиво гомосексуалистом?

– Мать вашу, разве это не очевидно? – спросил Лопес и по лицам копов понял, что не очевидно. – У него же помада и тому подобное. Разве натурал станет так голову гелить?

– Ты признаешь, что ударил Пиво?

– Он пушку на меня навел. Я ему врезал. А вы что сделали бы? Поцеловали бы его?

Дювел показал на Пиво и двух его партнеров.

– Ты и Пиано ударил.

– Нет, его нет. Крашенного в рыжий парня повалил Крюгер.

– Его зовут Пиано.

– Пиво, Пиано… Боже, где они таких жутких имен набрали? Небось, постоянно в драки ввязываются. Нам с друзьями пора на корабль.

– Ты не закончил, – объявил Ходжес. – У нас тут сложная ситуация, тебе с друзьями нужно объясниться с полицией. Вот разберемся, и вы вернетесь на корабль, понятно?

– Да, сэр. – Лопес запнулся. – Что я, по-вашему, должен сделать? Поцеловать его, чтоб ушибленное личико быстрее зажило?

– Ты нос ему сломал, – напомнил Ходжес.

– Он пушку вытащил.

Дювел похлопал Лопеса по плечу.