Капут - Курцио Малапарте (1944)

– Поверь мне, если бы я сейчас ушел…

– Пожалуй, слишком поздно. Пойдете на дно все вместе с ним.

– Что я должен был сделать тогда? – сказал Галеаццо, взвизгнув от нетерпения. – Что ты еще хочешь от меня? Чтобы я дал себя выбросить вон, как грязную тряпку, когда будет угодно ему? Чтобы я согласился тонуть вместе с ним? Я не хочу умирать.

– Умирать? Ça ne vaut pas la peine[500], – ответил я словами посла Франции Франсуа-Понсе.

– Именно так, ça ne vaut pas la peine, – сказал Галеаццо, – и потом, зачем умирать? Итальянцы – молодцы, они не хотят ничьей смерти.

– Ты ошибаешься, – сказал я, – итальянцы уже не те, что были. Они с удовольствием посмотрят на вашу смерть, твою и его. Твою и его, и всех остальных.

– И чем поможет наша смерть?

– Ничем. Ничем не поможет.

Побледневший Галеаццо молчал, на его лбу выступил пот. В этот момент мимо группы возвращавшихся в клуб игроков проходила девушка, помахивая сверкающей на солнце короткой клюшкой для гольфа.

– Красивая девушка! – сказал Галеаццо. – Хотел бы, а? – и ткнул меня локтем в бок.

XIX

Кровь

Освободившись из римской тюрьмы «Реджина Коэли», я сразу отправился на вокзал и сел в поезд на Неаполь. Было 7 августа 1943-го. Я бежал от войны, от скитаний, от сыпного тифа, от голода, бежал от тюрьмы, от вони в камере без воздуха и света, от соломенной подстилки, от несъедобной похлебки, от клопов и от блох, от полной дерьма параши. Мне хотелось домой, на Капри, в мой одинокий дом над морем.

Дойдя до конца жестоких, длиной в долгие четыре года скитаний по Европе через войны, кровь и голод, через сожженные деревни и разрушенные города, я был растерзан, подавлен и измучен. Тюрьма, снова тюрьма, в Италии все – тюрьма. Тюрьма, люди с оружием и люди в наручниках – это Италия. После долгих месяцев заключения Марио Аликата и Чезарини Сфорца освободились вместе со мной и теперь шли к себе домой, а я шел к моему поезду на Неаполь. Очень хотелось домой. Поезд был набит беженцами – стариками, женщинами, детьми, офицерами, солдатами, священниками и полицейскими; на крышах вагонов сгрудились солдаты с оружием и без, в форме и без: оборванные, грязные, побитые, полураздетые до непристойности, но веселые – они летели навстречу неизвестности, напевая и смеясь, возбужденные и охваченные трепетным ожиданием неведомого.

Все бежали от войны, от голода, от чумы, от разрушений, от ужаса, от смерти; все бежали к войне, к голоду, к разрушениям, к ужасу и к смерти. Все бежали от смерти, от немцев, от бомбардировок, от нищеты, от страха, все стремились в Неаполь: к смерти, к немцам, к бомбардировкам, к нищете и страху, к полным нечистот и экскрементов убежищам для голодных, обезумевших людей. Все бежали от отчаяния, от жалкого, возбуждающего отчаяния проигранной войны, все бежали навстречу надежде на окончание голода, страха, стрельбы, навстречу жалкому, возбуждающему отчаянию проигранной войны. Все бежали от Италии, все стремились к Италии.