Капут - Курцио Малапарте (1944)

– И Муссолини совершенно не протестовал бы.

– Нет, ни в коей мере. Ему не нужны неприятности.

– Знаете, – подчеркнул Франк, – я справедлив, чту закон и у меня есть sense of humour. Приходите ко мне без колебаний, если у вас есть что сказать мне по части справедливости и законности. Мы в Варшаве, а не в Яссах, и я не начальник ясской полиции. Вы забыли наш уговор? Помните, что я сказал вам, когда вы приехали в Польшу?

– Вы предупредили, что подвергнете меня строгому надзору гестапо, но я буду иметь право думать и поступать как свободный человек. Вы заверили, что я смогу свободно выражать свои мысли и вы сами будете откровенны со мной, что будете совершенно точно соблюдать правила игры в крикет.

– Наш уговор в силе и сегодня, – сказал Франк, – разве я нарушил хоть раз правила крикета? В доказательство моей откровенности скажу, что Гиммлер не доверяет вам. Я защищал вас, утверждая, что вы не только честный, но и свободный человек, что в Италии вы подверглись тюремному заключению и преследованиям за ваши книги, за ваш вольный дух и за неосторожность enfant terrible, а вовсе не потому, что вы – непорядочный человек. В доказательство правдивости моего о вас суждения я сказал, что, проезжая Швецию – а добираясь на финский фронт, вы делали это не раз, – вам было бы весьма несложно остаться в Швеции политическим эмигрантом, и никто не смог бы тому воспрепятствовать, но вы не сделали этого, потому что вы – военный корреспондент, вы носите мундир итальянского офицера и честь не позволяет вам стать дезертиром. Я сказал еще, что ваши книги публикуются в Англии, Франции и Америке, поэтому вы писатель, с которым следует считаться, что в наших интересах предоставить вам доказательства того, что немецкая Польша – страна свободная, как и Швеция. Чтобы быть совершенно искренним с вами, скажу, что я посоветовал Гиммлеру подвергнуть вас обыску при выезде из Польши. Разве я обязан раскрывать вам, что я посоветовал это Гиммлеру? В любом случае, я вас предупреждаю теперь. Лучше поздно, чем никогда. Разве это не крикет, не правда ли?

– Это почти крикет, – ответил я с улыбкой, – хотя было бы лучше, если бы вы посоветовали Гиммлеру обыскать меня при въезде в Польшу. А чтобы дать вам в свою очередь доказательства моей порядочности, я хочу рассказать, чем занимался во время пребывания Гиммлера в Варшаве.

И я рассказал Франку о письмах, посылках со съестным, о деньгах, переданных со мной польскими беженцами в Италии своим родным и близким в Варшаве.

– Ach so! Ach so! – воскликнул Франк и рассмеялся. – И это под самым носом у Гиммлера! Ach wunderbar! Под носом у Гиммлера!

– Wunderbar! Ach wunderbar! – вскричали все и шумно рассмеялись.

– Я надеюсь, это и есть крикет, – сказал я.

– Да, это настоящий крикет! – воскликнул Франк. – Браво, Малапарте! – он поднял бокал и сказал: – Prosit!

– Prosit! – сказал я и поднял бокал.

– Prosit! – сказали все.

Мы выпили по-немецки одним духом.

Все встали, и фрау Бригитта Франк проводила нас в соседнюю круглую комнату, свет в которую проникал сквозь две застекленные выходящие в парк двери, в ней когда-то была спальня маршала Пилсудского. Отсвет снега (по голым ветвям деревьев прыгали маленькие серые птички; закутанные в снег статуи Аполлона и Дианы стояли на перекрестке аллеи; часовые вышагивали с винтовками наперевес) мягко расплывался по стенам, мебели и по глубоким коврам.