Погружение - Дж. М. Ледгард (2011)

– Я придерживаюсь французского взгляда на науку, – сказала она. – Это очень романтично. Не пойми меня неправильно, я довольно рациональный человек. Просто мне приходится воздерживаться от фразочек вроде «исследование – это охота, а открытие – это дичь», – она закурила еще одну сигарету. – В любом случае я никогда не работала во Франции. Взявшись за докторат, я жила между Цюрихом и итальянским городком Специя. Знаешь такой?

– Нет.

– Местные зовут его Спеца. Там недалеко живут мои родители, очень удобно. Это военно-морская база Италии в Лигурийском море. Почтамт украшен симпатичной фреской Энрико Прамполини, а в гавани на глубине нескольких метров затонула статуя Христа. Ее не видно, но я всегда чувствовала, как он стоит там внизу, подняв руки, – она подняла руки над головой, – благословляя проходящие сверху корабли.

Лигурийское море – один из самых глубоких районов Средиземноморья. Примерно так, – карандашом она нарисовала яму на линии, представляющей морское дно. – Глубина доходит до 2850 метров. Подводный мир в двух шагах от Ривьеры. Невероятно. Я работала в Спеце над проектом НАТО по защите клюворылых дельфинов в Лигурийском море. Им понадобился математик, чтобы вычислить, как звук распространяется в подводных каньонах. Они хотели определить, где плавают клюворылы, и не вредят ли им гидролокаторы. В заливе Поэтов водятся дельфины и финвалы, черные дельфины, а иногда даже кашалоты. Эти живут подальше. Но я занималась только клюворылами. Это крупнозубые дельфины, – она набросала одного на бумаге. Преподаватель, сразу видно, – семь метров в длину от короткого клюва до хвостового плавника. Они очень стеснительные, и их трудно найти. Живут до восьмидесяти лет.

На рисунке был обычный дельфин.

– Они любят играть?

– Не сказала бы, – ответила она, подумав. – Их вообще трудно понять. Поначалу мне казалось, что они не выросли и ведут себя как дети, но, чем больше мы их изучали, тем таинственнее они становились. Самое интересное – это глубина, на которую они ныряют. На такое не способно ни одно другое существо в мире. Они остаются под водой по часу, уходят на глубину в две тысячи метров и охотятся там на кальмаров с помощью ультразвука.

– Выпьешь?

– Нет, спасибо.

Он налил себе виски.

– Мне понравилось, как они выглядят. Они хорошенькие. С белыми пятнами под подбородком и тяжелыми веками. А работа была неинтересная, я устала от нее, и к концу дельфины с китами интересовали меня не больше, чем куропатки или там собаки с тремя ногами. Клюворылы – это К-вид. Они медленно взрослеют, в океане нет опасных для них хищников, у них большой мозг, длинная беременность и низкий коэффициент рождаемости. Если бы я была инженером, как ты, меня бы, наверное, заинтересовало, как они все одновременно собираются, чтобы смотреть на нефть, практически секунда в секунду, – она постучала по циферблату. – Если бы я была биологом, мне точно было бы интересно, почему они не заплывают в реки, впадающие в Лигурийское море, – их почки не способны справиться с бактериями, живущими в пресной воде. Я бы восхищалась их умом. А вместо всего этого я сидела в лодке, и ее качало… лодки всегда качает… сначала на несколько фатомов, потом глубже… знаешь, как звучит голос кита под водой?

– Как у коровы?

– Как ломающийся кусок пластика. Или щелчки в телефонной трубке. Наконец я поняла. Клюворылы показали мне дорогу, и все. Больше ничего подобного никогда не случалось. Вместо того чтобы изучать животных, я смотрела на само море. Как оно наполняет ямы, что происходит на дне.

Наверное, первый раз я подумала об этом, когда мои коллеги стали изучать декомпрессионную болезнь, от которой страдали клюворылы при всплытии. Со стороны казалось, будто они покидали этот мир на время и при возвращении понимали, насколько он жесток. Они неподвижно болтались на поверхности, невозможно было понять, боль ли это от декомпрессии, ломит ли у них кости или их просто ослепил дневной свет.

* * *