Погружение - Дж. М. Ледгард (2011)

Это был торжественный ужин. Ее платье переливалось фиолетовым и коричневым, плотно облегало грудь и бедра. Она взяла его под руку. Он чувствовал себя неуютно. Сам он бы вряд ли пришел. Он ненавидел полковые ужины и балы.

Шел такой снег, что приходилось чистить крышу. Вифлеем у него в голове превратился из маленького грязного палестинского городка, разграбленного Израилем, в городок французский. Пастухи в заснеженных полях и ангелы над ними.

У нее на шее висел серебряный эфиопский крест, который блестел в свете свечей. Они сидели за тем самым столом, за которым Ибсен ел своего гуся в Рождество восемьсот девяносто девятого. Они решили, что это хорошая примета.

Joyeux Noël! Веселого Рождества! Мир и благолепие, горячий шоколад и меха, и отключите, пожалуйста, мобильные телефоны. Рождественская пьеса, мадригалы, немного Гайдна на трубе и совершенно неузнаваемая фортепианная музыка. Официанты во фраках. Подзывать их жестом – ужасный моветон, они реагируют на легчайший кивок и скользят по паркету, как греческий хор. На протяжении вечера они ели утиную печень фуа-гра с винным персиковым желе, шотландские гребешки, ветчину, седло барашка по-овернски, белую фасоль с трюфелями, морских карасей, абрикосы-пашот, панна-котту с лавровым листом, сыры и шоколад. Пили шампанское, домашнее белое вино, шато Лафит-Ротшильд, десертное шато-виллефранс; он пил эспрессо, а она ройбуш. Еще был миндаль и рождественский пудинг с коньячным соусом из лондонского «Ритца».

На нем был синий костюм, замшевые туфли и серая рубашка от «Тернбулл и Ассер». Запонки он прихватил с собой только одни, полковые. Серебряный парашют на малиновом фоне. Наверное, она не заметила.

Во многом он был старомоден. Он завидовал исследователям викторианских времен, потому что перед ними стояли ясные цели и потому что мир, который они открыли, и мир, куда они возвращались, различались очень сильно. А сейчас не осталось ничего определенного. Он не доверял эмоциям. Доверял только знаниям и долгу. Да, долгу. Его работа не всегда была ужасной. А когда была, он с ней справлялся. Он отличался гибким умом, умом человека будущего, который понимает, что лучшее, что он может сделать в этом запутанном настоящем, – помочь людям осознать, где они находятся, с исторической точки зрения. Они были примерно ровесниками.

– Ты служил в армии.

– Почему ты так думаешь?

– Потому. Во-первых, запонки. Татуировка. Я никогда не встречала мужчину, который складывает одежду и аккуратно ставит ботинки, прежде чем лечь в постель.

– Это было очень давно. Временное звание.

– По-моему, ты об это жалеешь.

– Иногда.

– Тебе приходилось прыгать из самолета?

– Да.

– Вау, – сказала она так же, как недавно он. Все-таки она не француженка.

Конечно же, она заметила запонки. Она видела его насквозь. И его принадлежность к шпионскому миру скоро станет очевидной, это только дело времени. Ложь, кражи, смерти, деспотичное начальство, хорошие мужчины и женщины, которые никогда не выйдут из этой игры.

Она не спросила, каково это – прыгать с парашютом, не спросила, что ему не понравилось в армии. Сказала:

– Я скажу кое-что по-немецки? Ты не против?

– Ни капельки. Я не знаю немецкого.

– Тогда слушай слова.

Она произнесла медленно и чисто:

– Durch den sich Vögel werfen, ist nicht der vertaute Raun, der did Gestacht dir steigert.

– Что-то про птицу.

– Это Рильке. Там, где летают птицы, не внутреннее пространство. Там все кажется яснее. Как-то так… Мне кажется, парашютисту это должно что-то сказать.

– Я уже много лет не прыгал, – уклончиво ответил он.

Они поговорили о супермоделях, панке и Кингс-роуд. Она рассказала о своем племяннике Бертране, Берте.