Хищники с Уолл-стрит - Норб Воннегут (2009)

Наконец хрен-где-станец выгрузил меня у салона Кранча на 76-й, и я посоветовал ему перебраться в Сан-Франциско.

– Там таксистам платят выше крыши.

* * *

Как и все салоны красоты, заведение Кранча разило смешанными ароматами «Старбакс» и слякоти для волос. Ему бы следовало закачивать в помещение кислород. Уж если аппаратура по поддержанию качества воздуха работает на космической станции, то в салоне в Верхнем Ист-Сайде она обеспечит результат не хуже. Но Кранч вместо того предпочитает вдыхать ядовитые испарения.

Его клиентура напомнила мне чарльстонские болота. Лица покрыты толстыми студенистыми масками. Черная слякоть напоминает булькающую грязь с берегов Эшли, в которой хищные ракообразные нашаривают морские отбросы в повседневном стремлении выжить. Головы некоторых посетительниц в толстых белых купальных халатах были обернуты в полотенца на манер тюрбанов. Чуть прищурив глаза, я без труда разглядел в трикотажных одеяниях сходство с хитиновыми экзоскелетами, а в бигуди – зубчатые раковины на манер венца статуи Свободы.

На мимолетные мгновения я вдруг вернулся в край низин. Вот только сейчас вместо тлетворных миазмов бумажной фабрики к западу от Эшли я вдыхал капучино и канцерогенное дерьмо для волос. А из-под слякоти проглядывала хандра, а не природные доспехи крабиков, бесстрашно вскидывающих свои клешни навстречу любым невзгодам.

– О мой бог, наберите девять-один-один, у нас экстренная ситуация, – раскатился по салону голос Кранча.

Примчавшись из недр салона, он ловким движением усадил меня в парикмахерское кресло. В своем черном парикмахерском халате без рукавов Кранч выглядел мускулистым и суровым. Его бицепсы бугрились, и я даже испугался, что они порвут поблекшую татуировку 101-го. Его тугой конский хвостик сиял самыми лучезарными оттенками черного, отливающего в синеву. Такой цвет волос я видел у филиппинцев, но ни разу у белого парня из Нью-Джерси.

Ракообразные взирали на Кранча из-под своего слоя черной слякоти. Ни одно не помахало клешнями в нашу сторону и не бросилось в поспешное бегство бочком-бочком и в сторону. На сей раз обойдется без схватки до победного конца, и этот мир в салоне бесконечно порадовал меня.

– Кранч, я…

– Никаких я. Ты смахиваешь на рыжего дикобраза. – В его взгляде сверкала сосредоточенность. Одной рукой он ощупал мой затылок, другой – макушку. Движения его были методичны, но при этом он грубовато игнорировал мой нарастающий испуг. Надавит то сверху, то сзади, а то вроде бы сразу везде.

– Мне не нужна стрижка. Я только-только подстригся.

И тут же Кранч преобразился, явив взору гей-версию Ллойда Бентсена{73}, покойного сенатора от Техаса. Торжественно, угрюмо и манерно он ответил:

– В стрижках я разбираюсь, Гроув. Как раз этим я и занимаюсь. Это не стрижка.

– Ты считаешь? – спросил я, не находя слов и понимая, как чувствовал себя Дэном Куэйлом во время вице-президентских дебатов 1988 года.

– Ручаюсь, – подтвердил он с папской уверенностью.

– Что значит «ручаюсь», черт возьми?!

– Это значит, что я все поправлю, милаша.

Пропустив «милашу» мимо ушей, я сосредоточился на цели своего визита.

– Мне нужно расспросить о Чарли. Вещи, о которых спрашивать как-то не очень удобно.

Сначала Кранч не отозвался ни словом. Он был целиком поглощен моими кудрями, дергая и теребя их, и попутно срезая ножницами отбившиеся прядки с небрежным самозабвением. После бесконечной паузы, часа на три по собачьему летосчислению, Кранч спросил:

– А ты настоящий рыжий? – Он помял мне плечи не без намека. – Понимаешь, о чем я?

– Перестань, Кранч. Мне нужно, чтобы ты сосредоточился.

– Я еще не могу говорить о Чарли, – шмыгнул он носом, своим маньеризмом теперь куда более смахивая на педика. – Я все еще в трауре, знаешь ли. – Он потеребил воротник своего черного халата, словно выщипывая печаль.