Дом духов - Кристофер Дж. Мур (2008)

Официантка принесла ему бутылку «Сингхи». Винсент поднес бутылку к губам и смотрел, как мужчины перешептываются, сблизив головы над столом.

– Тот англичанин, которого убил мальчишка-токсикоман, – уточнил Кальвино. – Видели его здесь?

Лицо Толстого Ларри стало серьезным.

– Я видел его около недели назад, в «Принце Йоркском». – Другие слушали. Толстый Ларри редко находил слушателей и теперь наслаждался вниманием. – Я знаю тамошнюю девицу, которую он трахал. Тик. Я ее тоже трахал. Она ничего, но и ничего особенного.

Кальвино отбросил половину сказанного и с сомнением отнесся ко второй половине. Он заплатил за пиво и ждал сдачу. Сумасшедший Дик, долговязый техасец с вытатуированным на предплечье орлом, вышел из туалета, застегивая молнию на штанах. Он заметил у стойки бара Кальвино.

– Что у тебя с лицом? Ты снял в баре кошку?

Другие посетители, привлеченные смехом Толстого Ларри, начали выглядывать из кабинок. На эту минуту он их объединил. «Ты думаешь, что лучше нас. Но ты такой же, ничуть не лучше. Ты напиваешься и плюешь на все. Ты точно такой же, как мы». Винсент слышал в их смехе эти невысказанные чувства. Он пересчитал сдачу и оставил чаевые. Ему было жаль их и их шлюх, и он знал, что его отделяет от них только одно: он еще не достиг той стадии, когда начинают жалеть самих себя.

– Я сцепился с катои, – сказал Кальвино, так громко, чтобы все услышали. Он бросил им нечто такое, чего они не ожидали. Уязвимость, честность и глупую откровенность.

– Парень, я думал, ты пробыл здесь достаточно долго и знаешь, что нельзя трахаться с катои, – произнес Сумасшедший Дик, облокачиваясь на стойку бара. – Это просто глупо.

Кальвино кивнул в знак согласия, оглядывая бар.

– Ты прав. Это было глупо. Но ты же знаешь, как это бывает – некоторые парни остаются зелеными и ничему не учатся. – Он оттолкнулся от стойки, открыл дымчато-серую дверь и ощутил волну жара, как из духовки, высасывающую из легких воздух.

– Держу пари, это была та японская сучка, – сказал Толстый Ларри.

Винсент заколебался.

– Ты когда-нибудь имел японку? – спросил другой голос, принадлежавший Сумасшедшему Дику, а может, Чудаку Рону. Выпив достаточно пива, они начинают говорить одинаковыми голосами.

– Ты когда-нибудь трахался с Кико? – спросил Горький Джон. – Я ее трахал. Она в порядке. И для частного сыщика тоже сойдет.

Кальвино содрогнулся, и, переставляя одну ногу за другой, очутился на улице. Люси красила ногти на второй ноге таким же огненно-красным лаком. Сейчас она трудилась над средним пальцем, нанося по одному крохотному мазку кисточкой, держа ее мягко и деликатно. Она была похожа на сгорбившегося ребенка. Рядом с ней на скамейке стояла полупустая миска с горячей лапшой.

– Спасибо за десятку, – сказала она, кивая на лапшу.

Винсенту захотелось обнять ее, как обнимают ребенка, когда что-то надломилось внутри; как будто прикосновение к другому человеческому существу залечит этот надлом, сделает сломанную часть целой и работоспособной и прогонит тяжесть и темноту.

Он хотел бы забыть отчаявшиеся, пустые лица этих мужчин. У них не осталось цели, и время тяжело сказалось на них. Их пьяные беседы плавали в пустоте долгих дней без работы, их никто не слушал, им нечего было делать, только пить и ждать, когда пора будет снова поесть.

Рано или поздно Кальвино всегда нарывался на неприятности на Вашингтон-сквер. Кто-нибудь да спросит его обо всех этих «паршивых жидах» в Нью-Йорке. И Кальвино ответит, что его мать была еврейкой. И кто-нибудь вроде Чудака Рона будет пьян в дым и попытается оскорбить его на потеху своим приятелям. «Наверное, это делает человека по имени Вини Кальвино паршивым жидом, маскирующимся под паршивого итальяшку».