Вооружен и опасен: От подпольной борьбы к свободе - Ронни Касрилс (2005)

Приехав в Йоханнесбург, я встретился с Брамом Фишером, важной фигурой в подполье. Как один из ведущих адвокатов из знаменитой африканерской семьи, он пользовался уважением во многих кругах. Ему было около пятидесяти пяти лет, он был учтивым человеком с приятной улыбкой и седыми волосами, отливавшими серебром. Он расспросил меня об Элеоноре, которая докладывала ему о положении в Дурбане. Ясно было, что она ему нравится, и он сказал, что она напоминает его младшую дочь. В последующие недели он постоянно навещал меня. Большая часть его времени была занята проблемами, связанными с арестами в Ривонии. Удары, полученные Движением, держали его в огромном напряжении, тем более, понятно, что он нёс на своих плечах тяжесть управления арьергардными боями.

Тем не менее, он оставался спокойным, оживлённым и остроумным всё то время, пока занимался мной.

Ему помогала Хильда Бернштейн – воплощение женщины. Ей было за сорок лет и её муж, Расти Бернштейн, был арестован во время налёта на Ривонию. Хильда с её большими выразительными глазами излучала такую же стойкость, как и Брам. Она была ветераном Движения. Я раньше встречался с ней в доме Роули, когда она через Дурбан возвращалась из поездки в Китай. Я обнаружил тогда, что она, как и Поннены, отнюдь не сочувствовала критическим высказываниям Роули в адрес МК.

Прибыла Элеонора – с волосами, перекрашенными в чёрный цвет. Это сильно изменило её внешность. Товарищи в Дурбане считали, что она находится в опасности, и хотели отправить её из страны. После длительного размышления Брам попросил её подумать о возможности вернуться в Дурбан, потому что она могла сыграть важную роль в воссоздании подполья. Это, несомненно, было рискованно, но она согласилась, не моргнув глазом. Её больше заботила проблема перекраски волос в их естественный цвет.

Вскоре после этого газеты под заголовками «Разведённая блондинка задержана в Дурбане по Закону о 90 днях» сообщили об её аресте. Я завел календарь её содержания под стражей, вычеркивая очередной день перед тем, как лечь спать. Я погрузился в депрессию и время тянулось медленно. Джон Беззель, один из наших дурбанских новобранцев, работал в Йоханнесбурге и старался поднять моё настроение.

Однажды он привёз моих родителей повидаться со мной. Я почувствовал облегчение, когда узнал, что хотя они и испытывали беспокойство за мою безопасность, но не осуждали меня. Более того, они поддерживали меня. С того времени, как я включился в политическую деятельность, мать оказывала мне более или менее инстинктивную поддержку. Мой отец старался понять мою позицию (не без сильных аргументов против неё) и в конечном счёте начал уважать мои взгляды. Главным желанием моих родителей было, чтобы я уехал из страны.

Это всё больше выглядело как реальная возможность, хотя я поклялся себе, что никогда не уеду без Элеоноры. Брам сказал мне, что товарищи в Дурбане рекомендовали направить меня за границу на военную подготовку в качестве одного из бойцов наших сил, всё увеличивающихся за рубежом. Хотя он рассматривал возможность оставить меня в Йоханнесбурге для помощи ему, он не хотел отказать нашим товарищам в их просьбе.

В следующий свой приезд ко мне Брам привёз хорошие новости об Элеоноре. Ей удалось добиться перевода в госпиталь, и она нашла способ тайно передать оттуда записку. Что было ещё более важным, она считала, что у неё есть шанс бежать. Он передал мне её записку.