Мент - Константинов Андрей Дмитриевич

Дальнейшие события закручивались в еще более крутую спираль. Журналист в силу своего авантюрного характера оказался втянут в такие криминальные разборки, что фактически чудом остался жив. Но умудрился нажить себе могущественного врага… настолько могущественного, что трудно себе представить. Антибиотик правил бал в криминальном Питере. Выиграть схватку с ним было невозможно, но Обнорский все же попробовал это сделать с помощью своей любовницы. Эта дамочка тоже представляла изрядный интерес. В молодости она выскочила замуж за крупного советского хозяйственника. Крупный хозяйственник оказался не менее крупным ворюгой, да еще хранителем оперативного партийного общака, что и стало причиной его гибели. Впрочем, эту часть истории Андрей Обнорский осветить как следует не мог — сам почти ничего об этом не знал. Кроме разве что суммы… если верить журналисту, суммочка была около шестидесяти миллионов долларов. Зверев полагал, что здесь имеет место некое преувеличение… хотя черт его знает! Недаром в девяносто первом партийные кассиры из окон выбрасывались… что-то там есть.

Вот эти-то деньги и стали причиной посадки журналиста в тюрьму. После смерти сбежавшего за границу крупного хозяйственника его вдовушка — нынешняя любовница Обнорского — стала фактической владелицей партийной заначки. Чтобы вынудить ее поделиться, журналиста подставили и закрыли. Шаг, бесспорно, разумный — где же надежнее всего держать заложника, как не в зоне?… Журналиста закрыли, но вдова что-то не торопилась его выкупить, скрывалась за границей.

Сам Обнорский предполагал, что его будут держать за колючей проволокой бессрочно: кончится один срок — добавят другой… До тех пор, пока не вынудят вдову отдать деньги. Если, конечно, дамочка согласится на такой вариант.

Зверев анализировал историю, рассказанную Обнорским. Крутил ее и так и этак. Все в рассказе журналиста, в принципе, состыковывалось. О некоторых эпизодах этой криминальной драмы Зверев слышал, некоторых персонажей знавал лично… Да, роман получается. Вызывала сомнение только названная фантастическая сумма в шестьдесят миллионов долларов… да упоминание о неких экстрасенсных возможностях Обнорского, появившихся после травмы головы. Возможности эти, впрочем, так же внезапно и пропали. Как в Кресты меня забили, как отрезало, — сказал журналист. Ну хоть это слава Богу!

Реалист и скептик Зверев никогда и ничего не принимал на веру. Профессия у него такая — верить только фактам. О странной истории журналиста Обнорского можно было бы просто забыть… мало ли что парнишка, перенесший травму головы, насочиняет? Но почему-то Зверев чувствовал: что-то здесь есть. Более того, он чувствовал, что роман будет иметь продолжение, и судьбы Зверева и Обнорского пересеклись не случайно.

Одного прапорщика из вертухаев звали ласково — Женя-Жопа. В лицо, конечно, не называли, но он-то о своем прозвище знал.

Вообще Жопа был мужик неплохой: добродушный, любитель выпить и хорошо закусить. Особенно на халяву. И нюх на это дело имел отменный. В жизни у кого какие способности… вот у Жени-Жопы был дар халявы. И, чего греха таить, жаден был Жопа. Ох, как жаден! Любил он проводить обыска и изымать все, что только можно. Гвоздик найдет — и гвоздик изымет… Пригласят Жопу чайку попить зэки (что категорически запрещено) — он и от чаю не откажется. А шоколадку, на стол положенную, норовит аккуратно в карман опустить. И конфетку туда же! И сушку. Вот только водку лил прямо в пасть. Жидкая она, в карман ее не перельешь… беда!

В общем — Плюшкин. Это-та жадность его и подвела. Пришел раз, Женя-Жопа со шмоном. Дежурное мероприятие, скучное и формальное. Но не для Жени! Любил он это дело, искренне любил.

Женя, еще один прапор и Зверев — от осужденных — передвигались по проходу. Вертухаи шмонают, Зверев присматривает. Так по гуиневской инструкции положено. И вот в одной из тумбочек Жопа нашел литровую банку с кристаллическим белым порошком.

— Э-э, — сказал он, — сахар. Не положено.