Дикие пальмы - Уильям Фолкнер (1939)

– Не знаю. Черномазых здесь у меня не было. Итальяшки устроили шуму побольше. Объявили забастовку, все чин по чину. Бросили свои кирки и лопаты и вышли из шахты. Ко мне явилась целая – как там она называется? – депутация. Серьезный разговор, все очень громко, и масса рук; женщины вокруг стоят на снегу, детишек держат, чтобы я на них посмотрел. И тогда я открыл склад и раздал им все шерстяное белье – на каждого, на мужчин, женщин и детей (поглядели бы вы на них – детишки в мужском белье, я, конечно, говорю о тех, кто постарше, кто уже ходил. Они понадевали его сверху, как верхнюю одежду), и на каждого по банке бобов, а потом усадил их всех на поезд, что вывозил руду. Рук-то здесь еще немало оставалось, точнее сказать – кулаков, и я слышал их много спустя после того, как поезд скрылся из виду. Хогбен (он машинист паровоза; ему железная дорога платит), когда вниз едет, тормозит, а потому состав идет себе потихоньку. Во всяком случае, шума от него меньше, чем от них. Но поляки все же остались.

– Почему? Они что – не…

– Не догадались, что все лопнуло? Да они не очень-то понимают. Нет, слышать-то они слышат, итальяшки с ними могли объясняться, один итальяшка был у них переводчиком. Но они странные люди: они никак не могут понять, что их надувают. Я думаю, когда итальяшки пытались им объяснить, они просто не понимали, о чем речь, не понимали, что человек может заставлять других работать, вовсе не собираясь платить. И теперь они думают, что работают сверхурочно. Делают всю работу. Они не откатчики и не шахтеры, они взрывники. Тянет их всех почему-то к динамиту. Может быть, им грохот взрыва нравится. Но теперь они делают всю работу. Они хотели и женщин своих к работе приставить. Я это не сразу, но все же понял и запретил им. Потому-то они и не высыпаются. Думают, что вот завтра придут деньги, и они эти деньги и получат. Может, они сейчас думают, что вы-то и привезли деньги и что в субботу вечером все они получат по тысяче долларов на брата. Они как дети. Во что угодно готовы поверить. Вот почему, когда они узнают, что вы их провели, они вас убьют. Нет-нет, не ножом в спину и вообще не ножом, они просто схватят вас, сунут вам в карман динамитную шашку, одной рукой будут держать вас, а другой подносить горящую спичку к шнуру.

– И вы не сказали им?

– А как? Говорить с ними я не умею, переводчиком был один из сбежавших итальяшек. И потом, ему ведь нужно, чтобы все выглядело так, будто шахта нормально работает, а я вроде бы должен следить за этим. Чтобы он мог и дальше продавать руду. Поэтому-то вы – доктор – и оказались здесь. Когда он вам сказал, что здесь не будет медицинской инспекции и вы можете не беспокоиться о своей лицензии, он говорил правду. Но горная инспекция здесь есть, а горные нормы и правила требуют присутствия на шахте врача. Потому-то он и оплатил приезд сюда ваш и вашей жены. И потом, деньги могут и появиться. Когда я увидел вас сегодня утром, я подумал, что вы их привезли. Ну? Насмотрелись?

– Да, – ответил Уилбурн. Они вернулись ко входу; снова быстро отошли в сторону, уступая дорогу груженой тележке, которую бегом толкал еще один грязный и безумный поляк. Они вернулись в живой мороз девственно чистого снега и клонящегося к закату дня. – Я не верю этому, – сказал Уилбурн.

– Ведь вы все сами видели.

– Я говорю о причине, по которой вы все еще здесь. Вы не ждали никаких денег.

– Может быть, я жду случая удрать отсюда. А эти ублюдки не спят даже по ночам, и потому случай все не подворачивается. Черт, – сказал он. – И это тоже ложь. Я остался здесь потому, что теперь зима, и здесь мне не хуже, чем могло бы быть в каком-нибудь другом месте, пока здесь есть еда на складе и я могу поддерживать тепло. И потому что я знал – ему скоро придется прислать сюда нового доктора или приехать самому и сказать мне и этим сумасшедшим ублюдкам, что шахта закрыта.

– Ну что ж, вот я и здесь, – сказал Уилбурн. – Он прислал нового доктора. Так что же вам было нужно от доктора?