Дикие пальмы - Уильям Фолкнер (1939)

– Нет, ты сможешь. Найди способ. Ведь они считают, что ты здесь главный, а еще никогда не бывало, чтобы человек не понимал того, кто, как он считает, поставлен над ним.

Уилбурн пошел вперед к погрузочному спуску, на котором уже грохотала первая тележка с рудой, и поднял руку. – Подождите, – громко сказал он. Люди остановились, глядя на него блеклыми глазами на изможденных лицах. – Склад, – прокричал он, – хранилище! – показывая рукой на противоположную стену каньона; потом он вспомнил слово, которое использовал тот, кто в первый день поднимал воротник пальто Шарлотты. – Бежи, – сказал он. – Бежи. – Еще мгновение они молча смотрели на него круглыми глазами из-под звериных, круто изогнутых белесых бровей, на их лицах было нетерпеливое, удивленное и дикое выражение. Потом они посмотрели друг на друга, сбились в кучу, кулдыкая на своем резком непонятном языке. Потом они толпой двинулись к нему. – Нет-нет, – сказал он. – Все. – Он показал в направлении ствола шахты. – Вы все. – На сей раз кто-то из них быстро понял, почти сразу же коротышка, которого Уилбурн видел за галопирующей тележкой с рудой во время первого посещения шахты, выделился из группы и полез вверх по снежному склону на своих коротких, сильных, плотных, поршнеподобных ногах, исчез в отверстии и появился снова в сопровождении остальных рабочих из этой бесконечной смены. Они смешались с первой группой, кулдыкая и жестикулируя. Потом все замолчали и посмотрели на Уилбурна, послушные и подавленные. – Погляди на их лица, – сказал он. – Господи, и надо же, чтобы именно мне выпало сделать это. Черт бы побрал Бакнера.

– Хватит, – оборвала его Шарлотта. – Давай, кончай с этим. – Они пересекли лощину, шахтеры шли следом, невероятно грязные на фоне снега, – словно плохо загримированные и полуголодные чернокожие актеры бродячей труппы, – в сторону склада. Уилбурн отпер дверь. В хвосте толпы он заметил группу из пяти женщин. Ни он, ни Шарлотта не видели их прежде; казалось, они возникли прямо из снега, закутанные в шали; две из них несли младенцев, одному из которых было не больше месяца.

– Боже мой, – сказал Уилбурн. – Они даже не знают, что я врач. Они даже не знают, что им полагается врач, что закон требует, чтобы у них был врач. – Они с Шарлоттой вошли в склад. В полумраке лица исчезли и только глаза наблюдали за ним из пустоты, подавленные, терпеливые, послушные, доверчивые и дикие. – Что теперь? – снова спросил он. Потом поглядел на Шарлотту, и вот уже все они смотрели на нее, пять женщин протиснулись вперед, чтобы тоже видеть, как она четырьмя неизвестно откуда взявшимися гвоздями прикрепила лист оберточной бумаги к концу полки, на который падал свет из единственного окна, и начала что-то быстро рисовать на нем углем, который она привезла из Чикаго, проекцию стенки в разрезе с зарешеченным окном, в котором безошибочно узнавалось окошечко кассы, несомненно закрытое, по одну сторону окна – несколько человек, в которых безошибочно узнавались шахтеры (она даже нарисовала одну из женщин с ребенком), по другую – огромный человек (она никогда не видела Каллагана, он просто описал ей его, и, тем не менее, это был Каллаган), сидящий за столом, где лежала гора поблескивающих монет, которые человек гигантской рукой, на которой сверкал бриллиант размером с шарик для пинг-понга, сгребал в мешок. Потом она отошла в сторону. Еще мгновение в комнате стояла тишина. Потом поднялся неописуемый шум, яростный, но не громкий, только голоса женщин были громче шепота, с воплем они все как один повернулись к Уилбурну, дикие, блеклые, безумные глаза смотрели на него с недоверчивой свирепостью и глубоким упреком.