Хроника одного задания - Гончар Анатолий Михайлович

— Нет! — сталь натянутой струны ещё немного и лопнет, поранив собой окружающих. — Я должен остаться, тогда у тебя, — сказал и тут же поправился: — У нас появится шанс. Если я не вернусь, они поверят… Они поверят, что документы остались при мне, и я их спрятал или уничтожил… Скажешь, я приказал… — внезапно у него в руках появилась «корочка» — обыкновенное удостоверение личности — с первой страницы глядело молодое лицо, полковничьи погоны, надпись «Полковник Юрасов Виктор Степанович». — У нас нет другого выхода…

Я вслушался во внутренний голос и понял, что он прав насчёт иного выхода. Прав, если только… если только всё сказанное им не вымысел или, того хуже, паранойя. Но свёрток, вот он, в разгрузке, и даже сквозь материал я чувствую, как он начинает жечь мою кожу.

— Хорошо. Мы только отойдём ещё немного и выберем позицию получше, — можно подумать, я знаю наверняка, что у нас будет на это шанс!

— Нет! — я понял, что Виктор уже приготовился умереть. И, похоже, он хочет (раз это всё равно неизбежно) «уйти» как можно скорее. Ожидание кажется мучительнее самого факта небытия. Только невероятное напряжение воли поддерживает его силы. Возможно, стоит ему только согласиться, возьми мы его на руки, и он тут же потеряет сознание. «Так и поступим, а там будет видно», — мелькает мысль, но нет, Юрасов привстал, подхватил лежавший на брезенте автомат и вновь закашлялся… Невозможно поверить, что на эвакуации его ждёт нечто худшее. Там же свои, но я тоже почему-то в это уже не верю…

— Юдин, заканчивай с миной, живее! — отдавая команду, я почувствовал, как окончательно утекает отпущенное нам время. Мне показалось, я даже услышал, как скрипит почва под ногами спешащего по наши души противника. — Тушин, Вячин, Калинин, уходите! — И видя, как замешкались ничего не понимающие бойцы, уже резко: — Вперед, вперёд, не телись, давай живее! — И успокаивающе: — Я нагоню! — И снова наклонившись к дрожавшему от боли и наступающей слабости Виктору:

— Прощай и прости… Мы никогда не стали бы друзьями, но у нас есть что-то общее, не знаю что, но понимаю это сердцем.

— Прости, брат… — даже готовясь умереть, он тоже чувствовал за собой вину. За пацанов и за то, что теперь и мне на долгие годы грозила опасность. Он это знал и понимал гораздо больше, чем я. Я же не мог его до конца простить, но и не смел на него злиться. Я тоже, как он, чувствовал вину. И к тому же оставался перед ним в непомерном долгу.

— Всё нормально, Виктор, всё нормально! — не знаю, можно ли утешить готовящегося умереть, но я попытался, глупо, банально, но как ещё было сказать? — Может, бог всё же есть…

— Есть… — не слишком уверенно согласился он.

— Тогда свидимся! — я вложил ему в руку принесённую Юдиным подрывную машинку.

— Свидимся! — как эхо повторил полковник. Я осторожно коснулся его окровавленного плеча и, опершись о землю прикладом, с трудом поднялся на ноги.

— Уходим! — оставаться здесь и дальше, раз уж решение было принято, я не имел права.

Шамиль Басаев

— «Халиф»! — микрофон «Кенвуда», находившегося в руках Мирзоева, ожил. Даже сквозь треск помех и грохот продолжающейся перестрелки Хаваджи сразу же узнал голос говорившего — голос самого Басаева.

— «Халиф» слушает, — ответил Мирзоев и ещё плотнее прижался плечом к укрывающему его дереву.

— Цель достигнута? — вопрос — требование, и Хаваджи почувствовал, как в коленях появилась предательская слабость.

— Ещё нет… — голос дрогнул. Чтобы продолжить, пришлось сглотнуть подступивший к горлу комок. — Но мы почти взяли их.

— Где они сейчас? Точное местонахождение, — новое требование означилось рычанием в голосе.