Наверное, ему не следовало удивляться радостному настроению семейства. После смерти Реджи прошло шесть месяцев, и они не могли оставаться в вечном трауре. Вполне естественно, что живые забывают мертвых, иначе жизнь стала бы невыносимой. И возможно, только из-за природной веселости Ларчеры смеялись и говорили громче, чем большинство людей. Джеймс видел, что семья эта крепкая, дружная и добрая, хоть и не отличается глубиной чувств. И если они не смирились со смертью сына и брата, то делали все возможное, чтобы поскорее забыть о нем. Очевидно, они поступали правильно, и казалось жестоким – слишком жестоким – требовать от людей, чтобы они никогда не вернулись к прежнему образу жизни.

– Думаю, мне пора, – наконец сказал Джеймс. – До Танбридж-Уэллса добираться на поезде очень неудобно.

Они убеждали Джеймса задержаться, но он понял, что им хотелось бы поскорее распрощаться с ним.

– Приезжайте к нам, когда мы будем одни, – сказала миссис Ларчер. – Нам очень хочется поговорить с вами.

– Весьма признателен за ваше предложение, – ответил Джеймс, но конкретная дата не была назначена.

Миссис Ларчер сопроводила его в гостиную, следом пришел и ее муж.

– Думаю, вам хотелось бы взять фотографию Реджи. – Она впервые упомянула погибшего сына, но голос ее не дрогнул, а лицо не выразило скорби.

– Возьму с благодарностью.

Джеймс размышлял, сказать ли им, что юноша очень ему понравился и он сожалеет о его безвременной смерти. Однако он сдержался, опасаясь бередить еще не затянувшиеся раны.

Миссис Ларчер нашла фотографию и протянула Джеймсу. Ее муж молчал.

– По-моему, это его лучшая фотография.

Пожав Джеймсу руку, она добавила:

– Мы очень благодарны вам, капитан Парсонс, за то, что вы сделали. И рады, что вас наградили крестом Виктории.

– Наверное, вы не захватили его с собой? – осведомился мистер Ларчер.

– Нет.

Они проводили его до двери.

– Пожалуйста, приезжайте к нам еще. Но только дайте знать заранее, если сможете.

Вскоре Джеймс получил от Ларчеров золотой портсигар с выложенным бриллиантами крестом Виктории на одной стороне и дарственной надписью на другой. Слишком красивый для повседневного использования, несомненно, очень дорогой, он не свидетельствовал о хорошем вкусе.

– Неужели они так оценили жизнь своего сына? – вырвалось у Джеймса.

Мэри смотрела на портсигар как зачарованная.

– Какой красивый! Но разумеется, слишком дорогой, чтобы им пользоваться. Мы положим его в гостиной.

– Думаешь, его нужно хранить под стеклянным колпаком? – улыбнулся Джеймс.

– Он запылится, если его просто положить, – очень серьезно ответила Мэри.

– Лучше бы они обошлись без дарственной надписи. Хотя за бриллианты много не выручишь, если у нас наступят трудные времена и нам придется продать их.

– Джеймс! – в ужасе воскликнула Мэри. – Ты, конечно же, этого не сделаешь!

Джеймс остался доволен тем, что повидал Ларчеров. Теперь, к своему облегчению, он узнал, что человеческая печаль не бесконечна, как и человеческая выдержка: боги дали людям величайший дар – умение забывать.

Через шесть месяцев после смерти юноши его семья уже принимала гостей, все смеялись и шутили, будто и не страдали от утраты близкого. Если уж худшего не миновать – а отчаянный шаг, о котором упомянул Джеймс, казался ему единственным выходом, – все выглядит не так трагично. Он причинил бы родным неизбежную боль, но со временем она утихла бы: его смерть они пережили бы быстрее и легче, чем бесчестье.