Когда пируют львы. И грянул гром - Уилбур Смит (1966)

Одри Пай цветом лица и волос пошла в родителей – правда, с маленькой разницей: волосы у нее были не рыжие, а чуть потемнее, отливали медью с искорками. Не сказать чтобы она была хорошенькая с ее широким и плоским лицом, зато кожа такая, что редко встретишь у рыжеволосых: кремового цвета, как сливки, и чистая, без единой веснушки.

– Хочешь что-то купить, Шон?

Шон поставил карабин обратно на стойку.

– Да нет, просто смотрю, – ответил он. – А ты что, работаешь в лавке?

– Да, – ответила она и опустила глаза под испытующим взглядом Шона.

Прошел уже год с тех пор, как он видел ее в последний раз. А за год многое может измениться. Изменения видны были и у нее под блузкой, и говорили они о том, что она больше не ребенок. Шон оценивающе разглядывал ее всю, а когда она бросила на него быстрый взгляд и увидела, куда он смотрит, прозрачная кожа ее вспыхнула маковым цветом. Девушка быстро повернулась к подносу с фруктами:

– Хочешь персик?

– Спасибо, – ответил Шон и взял один.

– Как поживает Анна? – спросила Одри.

– А почему ты меня об этом спрашиваешь? – нахмурился Шон.

– Ты же ее парень, разве нет?

– Кто тебе об этом сказал? – рассердился Шон.

– Все знают.

– Все ошибаются. – Шону очень не понравилось предположение, что он принадлежит Анне. – Я ничей, поняла?

– А-а-а… – Одри секунду помолчала. – Анна, наверно, приедет сегодня вечером потанцевать, как думаешь?

– Очень может быть, – сказал Шон. Вонзив зубы в покрытый легким пушком золотистый плод, он внимательно посмотрел на Одри. – А ты придешь, Строберри Пай?

– Нет, – печально ответила Одри. – Папа меня не отпустит.

Сколько ей лет? Шон быстренько подсчитал в уме… На три года моложе. Значит, шестнадцать. И Шон пожалел о том, что не увидит ее на танцах.

– Жаль, – сказал он. – Мы могли бы повеселиться.

Произнеся слово «мы», он как бы соединил их в одно целое, и она снова смутилась.

– Тебе понравился персик? – спросила она первое, что пришло в голову.

– Мм…

– Из нашего сада.

– Ну да, кажется, узнаю этот вкус, – улыбнулся Шон, и Одри рассмеялась:

– Знаю, ты когда-то воровал у нас персики. Папа сразу догадался, что это ты. Все время грозился поставить в дыре капкан.

– Надо же, а я и подумать не мог, что он знает про дыру. Мы же каждый раз маскировали ее.

– Конечно знает, – заверила его Одри, – все про нее знают. Она и сейчас там есть. Иногда ночью, бывает, мне совсем не хочется спать, я вылезаю через окно, иду через сад, пролезаю в эту дыру и гуляю одна в посадках акации. Там по ночам так темно и тихо, что даже страшно, но мне это нравится.

– А знаешь что, – задумчиво проговорил Шон, – если нынче ночью тебе не захочется спать, выходи к этой изгороди часиков в десять – может, застукаешь, как я снова таскаю у вас персики.

Одри даже не сразу сообразила, что он такое говорит; прошло несколько секунд, как она поняла и снова залилась густым румянцем. Хотела что-то сказать, но так и не сказала. Резко повернулась, так что юбки взлетели в воздух, и пулей помчалась между полками. Шон откусил последнее, что осталось от персика, и бросил косточку на пол. Возвращаясь к друзьям, он улыбался.

– Черт подери, Карл, долго ты еще будешь тут возиться?

17

По всему периметру площади расположилось с полсотни, а то и больше фургонов, но середина оставалась свободной: здесь уже пылали в ямах костры для braaivleis, а в некоторых уже и прогорели, оставив только яркие угли. Возле костров в два ряда на козлах были расставлены столы, и женщины уже вовсю рубили мясо, готовили из фарша сосиски, мазали маслом куски хлеба, расставляли бутылки с уксусом по нескольку вместе, складывали еду на подносы, оживляя вечер веселыми голосами и звонким смехом.