Дым - Дэн Вилета (2016)

Никакому ремеслу я не обучался, но нашел работу в трактире, милях в двадцати от дома. Три недели продержался я на этом месте, после чего трактирщик выгнал меня. «Ты отпугиваешь посетителей, — заявил он. — Никто не станет верить человеку, который не грешит». Его жена собрала мне еды на дорогу и подарила пару носков. Когда я выходил из их ворот, то заметил, как она осеняет себя крестом, чтобы уберечься от моего проклятия.

К двадцати годам я усвоил, что мою особенность нужно скрывать. Я вел себя замкнуто, переезжал из города в город раз в несколько месяцев. Вечный жид. Обреченный на добродетель. На самом же деле — не хороший и не плохой. В Библии, в Откровении Иоанна Богослова, есть стих о том, что Бог выплевывает теплых. Он любит горячих, любит холодных. Меня не ждут у райских врат.

Грендель хмурится, но к нему тут же подходит жена и кладет ладони ему на плечи. Во взгляде, направленном на Ливию и Томаса, вызов: «Только посмейте огорчить его». Но деликатничать не время. Грендель — либо чудо, либо человек с покалеченной душой. Важно понять, что именно.

— Значит, вы ничего не чувствуете? — спрашивает Томас.

— Нет-нет, чувствую, конечно, — негромко, скорбно отвечает Грендель и тянется к руке жены, чтобы погладить ее. — Чувствую печаль и раздражение, благодарность за то, что у меня есть работа, страх, когда утром выхожу из дома. Чувствую облегчение, когда день подходит к концу и на пороге меня встречает моя добрая жена. Но сердце мое не кипит, и я не могу простить себя за это. Будто моя кровь хуже, чем у остальных.

— Не слушайте его, — вмешивается миссис Грендель: лицо ее потемнело, из носа выскальзывает едва заметная тень. — Он лучший человек из всех, когда-либо ступавших по этой земле.

— Я верю вам, — отвечает Ливия, видя ее гнев. Теперь, рядом с Гренделем, она стала иной, ужасы минувшего дня ушли. Ее душа полна надежды. — Если бы мой отец был здоров, он бы сделал его знаменитым.

Один Томас не присоединяется к согласному хору и сидит молча, вертя в руках рачью ногу. Обрубок его уха чешется от жара и тревоги.

Фермер

В мою дверь стучится мальчик. Или даже юноша, с рыжеватым пухом на щеках. Такие медно-рыжие волосы вместе со смуглой кожей — редкость в наших краях. Похож на рыжего татарина, но часто вспыхивающий румянец окрашивает его крепкие скулы в более темный цвет.

Его аристократический выговор почему-то не удивляет меня. Несмотря на жалкое одеяние, есть что-то гордое в его осанке. Я вовсе не поклонник аристократов, но нельзя не восхищаться тем, как они держатся. Не сутулятся, плечи расправлены, взгляд спокойно встречается с твоим. И потом, для богатого бездельника он ужасно вежлив.

— Меня зовут Чарли, — говорит он. — Я направляюсь в Лондон. Умоляю, дайте мне воды и чего-нибудь поесть.

«Умоляю», — говорит он, называя вещи своими именами. У него хороший, ясный взгляд. Начинаешь жалеть, что у тебя нет такого сына.

— Воды сколько угодно.

Я опускаю ковш в колодец и достаю. Он пьет прямо из ковша.

— А что до еды, — говорю я, — то у меня только гнилье.

Я веду его в свою кладовку, где хранится почерневшая картошка, разламываю пополам одну картофелину и показываю ему глубокую, клейкую на ощупь жилу.

— Поделюсь с тобой, если хочешь. — Я указываю на плиту, где готовится мой обед. — Но ты ведь к такой пище не привык, тебе от нее станет только хуже.

Мальчик растерянно сжимает картофелину, которую я сунул ему в руку. Он слишком устал, чтобы думать. Когда я придвигаю табурет, он буквально падает на него.

— Я, наверное, все же попробую.